Олег АСИНОВСКИЙ

из архивов журнала ЛИМБ

* * *

Донская рыба похудела.
Волчица римская сосцы
от рыбы прячет. Волчье тело
жирней соломы и мацы.

Три раза крикнула волчица.
Две рыбы лопнули по швам.
Еврей, как греческая жрица,
улов считал по головам.

Солома в камень превратилась,
пока донской еврей считал.
И голова его скатилась.
И Бог бояться перестал.

* * *

Историк нитевидный
пальцами хрустит.
Столбик безобидный
в лоб ему летит.

Влажные морщины
тикают на лбу.
Голые мужчины
клеятся к столбу.

Падает папирус
с высоты столба.
Фараон, как вирус
сядет в центре лба.

Царские одежды,
нитками шурша,
шьет он без надежды,
что умрет душа.

* * *

В поле луковом бобры
долго не живут.
Шкурки снежные с горы
на бобров плывут.

Гуси-лебеди в мехах
на горе сидят.
И о горе впопыхах
луковом галдят.

Из бобровой головы
вырастает лук.
И накладывает швы
лебедь Левенгук.

* * *

Без работы волосы секутся,
ноги волосатые плетутся.

Из пустыни удирает тракторист,
он душой и телом чист.

Он волшебную водицу пьет,
яблоневым зернышком плюет.

В капле безработица сидит.
Тракторист ее освободит,

выпустит в пустыню, как змею.
Сядет на песочную скамью,

лоб наморщит холостой.
Мрак опустится густой.

И ковчег, как антилопа
встанет поперек потопа.

* * *

Козы лижут леденец.
Липкими руками
трогает себя юнец.
Козы за щеками

напрягают языки,
жмурятся и блеют.
Пальцы прыгают с руки.
Буквы каменеют.

А юнец табак жует,
спину выгибает.
Тело юное поет,
рта не разевает.

* * *

Летчик искру высекает.
Голова его сверкает.

Дожидается полета
он снаружи самолета.

И не сеет, и не пашет,
и ресничками не машет.

Холод льется из кабины
в лапы бледного мужчины,

между пальцами журчит
и по темени стучит.

И кабина под замком,
как петух перед броском.

* * *

Молодой, а уже с брюшком
лыжник за волшебным порошком
катит снежной целиной
к матушке своей стальной.

Мама в талии тонка,
у нее звенят бока,
когда сыплет порошок
сыну глубоко в мешок.

Мужа рыхлая жена
ждет в Путивле, как стена.
Ножкой топает босой.
Палку лыжную косой

оплетает, снег круша.
Мужа тонкая душа
изо рта ее торчит,
порошок в груди стучит.

* * *

Ордынец белоснежный
на берегу крутом
лежит, как центробежный
дошкольник животом.

Подводные телеги
от берега плывут.
Ордынские набеги
в дошкольнике ревут.

Стучит его сердечко
в глубинах живота.
Ордынец, как овечка
не закрывает рта.

Он букву золотую
толкает языком,
чтоб жег ее такую
дошкольник кипятком.

* * *

Ветка суповая
в глиняном горшке,
Баба деловая
в каменном мешке.

Слезы проливают,
светятся, дрожат,
в кулаки зевают
бабы-сторожа.

Утром состязание
девок-силачей,
золота сползание
в глиняный ручей.

* * *

Северянин шьет берлогу.
Валенки на босу ногу

надевает в тишине.
Точка на его спине

рукотворная белеет.
Северянин не болеет,

он берлогу расширяет,
точку в сердце растворяет.

В белокаменных снегах
легкость чувствует в ногах.

В сердце он иглу втыкает,
белой кровью истекает.

От окраин до Москвы
одинаковые швы.

* * *

Чабан из варягов в греки
летит через горные реки.

На лету у крылатой машины
влажные ощупывает шины.

Или на корточки приседает,
нежничает и бодает.

Тонкорунные ярки с утеса
золотые ползут под колеса.

Над резиною черной кружат,
между пальцев чабаньих дрожат.

* * *

Доктор вырвал из кустарника
кареглазого напарника.

Ветку за его спиной
поправляет под Луной.

Мало света двум врачам,
бьют друг дружку по плечам,

инструментами звенят.
Тьму подкожную бранят,

лечат воздухом ночным.
Из кустарника печным

пахнет дымом, жар летит.
Кожа белая хрустит.

* * *

Вместо крошечного мужа
из моря вытекает лужа.

Аквалангистка шею тянет.
Форель, как водоросль вянет.

Бурлит водица питьевая.
Форель мельчает ручьевая.

Веселящим дышит газом.
Тайным ведает Приказом,

чтоб на кавказских берегах
стоять в свинцовых сапогах.

* * *

Плотогоны, как собаки
отряхнулись от песка.
И коричневые маки
в бороды вплели. Узка

борода у плотогона.
На щеках своих цветы
мял он трубкой телефона.
Воду впитывал. Плоты

шумно воду обгоняли.
Бревна сыпались в песок.
Плотогоны ковыряли
древесину. Волосок

на щеке растет неплохо.
Маки набирают вес.
И собака, как эпоха
плотогона гонит в лес.

* * *

Очечник пятистенный
на голову слепца
упал. И современный
взгляд выполз из лица.

Слепец качнул бровями
и голову назад
откинул. Пузырями
слеза покрылась над

ползучим этим взглядом
и строго по спине
катилась. И прикладом
слепец, как на войне

к слезе своей тянулся
и спину изгибал.
В очечнике проснулся
и плакал Ганнибал.

* * *

Древнее животное
открывает душу.
Выкатилось потное
из воды на сушу.

Золотоискатель
моет сапоги.
Душеоткрыватель
катится с ноги.

Сердце его смуглое
красную росу
гонит через круглое
тело, как лису.

* * *

Янычар пушной пыхтит.
Чернобурый глазик
с него слизывает Кит.
Сплевывает в тазик

Кит глазастою слюной.
Янычарьи слезы
он расщепленной спиной
высосал из розы.

В подмосковной слободе
раненая тетка
полоскается в воде
ниже подбородка.

Голова ее торчит
над водой, как запах.
Под ногтями пульс стучит.
Кит на задних лапах

приседает между ног
тетки мягкокровной.
Или православный Бог
саблей машет ровной.

* * *

Емеля язык на грудь
свесил для красоты
на озере Чад, где чудь
овцам стрижет хвосты.

Чтобы в тени овец
состарился он в стригаля,
семь из груди сердец
выползли на поля.

Почва от них жирней,
овцы ее жуют,
мимо лежачих камней
жала свои суют.

* * *

Щуп красив, как перелетный
гусь в тяжелых облаках.
Вавилонский царь нечетный
с ним на мертвых языках

говорит и не минирует
башню у себя на лбу.
В ней царевич онанирует.
К пограничному столбу

башню привязал и щупает
он отцовские глаза.
Или кожа глазья хлюпает,
с ногтя катится слеза.

* * *

Юннат сжимается в юннатиху.
Из головы его ресница
летит, курносая в Саматиху
и над Египтами клубится.

В Саматихе колючая телега
до неба выросла, кустясь.
Сто Мандельштамов без разбега
ползут в нее. Юннат, бесясь,

сам разбивает их на пары.
Он с Мандельштамом на руках
торчит, румяный из Сахары
в микроскопических чулках.