АЛЛЕРГЕН – ФАРАЙ

презентация книги
"НОЧНОЕ ПЛАМЯ" в "ТЕНЁТАХ"

Аллерген: Формальным поводом к интервью послужил выход в Москве сборника стихов Фарая Леонидова "Ночное пламя". Но, чтобы не оставлять без работы литературных критиков, дорогих, я проявил интерес в основном к личности дорогого поэта, уж больно она колоритная.

Аллерген: Дорогой Фарай, ты – одна из самых противоречивых фигур Рулинета, дорогого. Для многих дорогих, ты – главный редактор журнала Лимб, известный поэт и переводчик. Другие же, как например Линор Горалик, дорогая, жалеют, что в интернете нет забора на котором можно писать "Фарай – дурак!" Как ты, дорогой, к этому относишься и чем это объясняешь?

Фарай: Не противоречива ли сама жизнь, дорогой Аллерген! Насчет журнала тут как бы все ясно, а вот по поводу известности, это ты загнул. Известных поэтов сегодня нет. Кушнера – и того мало кто знает. Вот Вознесенский – известный (хотя я, к примеру, его никогда не читал). Для переводчика же гораздо важнее, чтобы читали и любили тех авторов, которых он переводит. Я так думаю.
Вторая часть твоего вопроса относится, как ты и сказал, только к Рулинету, а в его просторах всем не угодишь, ты ведь знаешь. Будь то Быков, Горалик, Цветков или Кузьмин – все смотрят как, собственно, ты относишься к ним или их творчеству и реагируют в соответствии с этим. Вот и получается, что кого похвалил, тот твой друг. Ну, и так далее...

Аллерген: Расскажи, дорогой, о своих предках. Почему ты – Фарай? А почему – Леонидов? Ты космополит или патриот? И если патриот, то чего именно?

Фарай: Назвал меня лет тридцать назад мой папа, в честь, наверное, какого-нибудь зимбабвийского вождя или принца. Но, если серьезно, то в Зимбабве (откуда родом мой отец) имя Фарай – примерно так же распространено, как у нас Вася. Леонидова – фамилия моей бывшей жены. Я ее оставил себе, что называется, на память. А вот про убеждения не совсем понял. Каждый, наверное, вкладывает в эти понятия что-то свое. Я очень люблю Москву, события последних десяти лет считаю потрясающими, представляющими лично для меня невероятную важность, а вот песен патриотических не пою и в национальную идею, как и в не меньшее количество общечеловеческих химер, не верю. Сначала нужно смыть с себя кровь, покаяться, а до этого в России еще ой как далеко. Демократию же считаю тем самым "лучшим злом", о котором говорится в пословице, хотя разделение на касты и сословия кажется мне гораздо более гуманным. "Обывательский рай", похоже, попросту неизбежен и к нему надо как-то приспосабливаться.

Аллерген: Как уживаются в тебе, дорогом, русские и американские поэтические традиции? А если не уживаются, то как именно они, дорогие, не уживаются?

Фарай: Традиция – хорошее слово. Я глубоко убежден в том, что русская поэтическая традиция оборвалась с гибелью Мандельштама. Со времен еще Пушкина и Фета, русские поэты отталкивались почти всегда от поэзии европейской. Невозможно себе представить Пушкина, не читавшего Данте, Петрарки, Гете, Шиллера, Шекспира, Байрона, Вийона, Руссо, Вольтера. Лермонтов перенимал не только интонации Байрона, но и его сюжеты. Жуковский восхищался "Одиссеей", переведенной на английский Александром Поупом. Некоторые коллеги, неустанно оглашающие итоги Серебряного века русской поэзии (выделяя, например, фигуры Анненского, Цветаевой, Пастернака), возможно не согласятся со мной, но мне кажется, что осмысление этого периода только началось, и выводы делать рано. И, тем не менее, вполне очевидно, что такие выдающиеся поэты, как Бальмонт, Брюсов, Блок, Сологуб, Анненский, Белый, Волошин, Гумилев, Мандельштам восхищались новейшей европейской поэзией не меньше, чем творениями своих русских предшественников. Имена Гейне, Ницше, Бодлера, Верлена, Верхарна, Ибсена, Стриндберга, Шелли, Китса, По, Уитмена, великих древнегреческих трагиков неотделимы от того невероятного культурного прорыва, которым и стал Серебряный век.
И сегодня, после семидесяти лет безвременья, когда современная европейская культура доступна нам так же, как была доступна в начале века нашим предкам, читаем ли мы Йитса, Паунда, Элиота, Джойса, Крейна, Одена, Сильвию Плат? Что для нас творчество Рембо, Лотрамона, Гельдерлина, Рильке, Тракля, Лорки, Мачадо? Книги эти выходят, и значит они востребованы не меньше, чем, скажем, Бродский. Ты спрашиваешь о поэзии англоязычной? Да, я бы мог назвать сейчас как минимум два десятка поэтов, которые интересуют меня не меньше, чем Мандельштам, Блок или Волошин, и в гораздо большей степени, чем Бродский. Но перечисления, думаю, никого не обрадуют. Так что, уживаются вполне.

Аллерген: Ты, дорогой, почти одновременно с дорогим Делицыным приехал из Америки в Россию. Это тенденция или совпадение? Началась ли репатриация русских или это касается только литераторов?

Фарай: Ленины мотивировки мне, конечно, не известны. Но, я рад, что он вернулся. Вот уже наметили встретится. Что до остального, то это не тенденция, а скорее взросление, что ли. Сколько можно гоняться за американской мечтой, и нужна ли она вообще. В Стенфордский Университет преподавать меня никто не приглашал, а стать рядовым нью-йоркцем что-то не очень приглянулось. В Москве лучше.

Аллерген: Твоя новая книга, дорогая, это стандартный этап литературной карьеры? Или что? Насколько она для тебя важна?

Фарай: Ты такие слова говоришь. Я их, честно говоря, не совсем понимаю. Искусство и карьера (пусть даже литературная) в моем представлении очень плохо друг с другом сочетаются. Просто жизнь и возможность коммуникации. Скорее, так: книга для меня безусловно важна и, к сожалению, в нее не вошли стихи последних двух лет (публикация была полностью готова в 98 еще году). Появились новые тексты, и я надеюсь опубликовать их в книжке "Прощание с идолами" – это не раньше, чем через год. Есть еще кое-какие планы, но загадывать не хочу.

Аллерген: Чем ты, дорогой, зарабатывал на жизнь в США и зарабатываешь на нее же, дорогую, в России? Где это проще делать? Насколько поэту важно, чтобы заработать на жизнь было "просто"?

Фарай: Вопрос, честно тебе скажу, для меня не простой. Начать, наверное, стоит все же с Москвы. Для меня давно стало очевидным некое понятие "семидесятник", но не в традиционном литературном смысле, а, скорее, по времени рождения. Становление личности, как известно, приходится на 16-17-летний возраст, и так получилось, что развал советской империи и разгар перестройки случились когда я был именно в этом возрасте.
Для столичной молодежи моего круга вопрос о карьере и образовании просто тогда не стоял. Заработать деньги можно было практически не напрягаясь, занявшись какой-нибудь продажей недвижимости, а потом, в начале и середине девяностых, работа в банке оператором оплачивалась в десять раз больше, чем труд инженера или врача. Из тех же, кто учился, думаю, что действительно не прогадали выпускники Плешки или МИРЗА. Остальные так, для интереса учились, что, в общем-то, не свойственно в цивилизованном обществе. Для интереса можно учится дома. Есть, естественно, люди ориентированные на то, чтобы создавать условия для обывателя и сегодня именно они профессионально применяют гуманитарные навыки. Я не из таких людей, ибо благосостояние и нужды обывателя меня мало интересуют. Так уж вышло. Далее процитирую Бодлера: "Что такое истинный человек? Это не специалист. Это человек, имеющий свободное время и широко образованный. Быть богатым и трудолюбивым". Неспособность поэта обеспечить себе тот образ жизни, который уже сам по себе подразумевался по его социальному статусу, по-моему, стала ярко видна именно начиная с Бодлера. Он проматывал состояния близких, при этом работая как вол. Такая вот двойственность. В двадцатом веке ни для кого уже не было удивительным то, что Элиот работал в банке, Кафка был страховым агентом, Георг Тракль аптекарем, а Джеймс Джойс и Роберт Музиль вообще неизвестно на что существовали. В Бодлере же, мне кажется, все эти противоречия имели именно "угрожающий" характер.
Во вчерашней России, в мире Оруэлла и Замятина, напротив, все эти факторы сглаживались всеобщим усреднением. Писатели и поэты являлись членами каких-то смехотворных организаций, которые, к моему величайшему ужасу, существуют и по сей день, им платились каике-то идиотские гонорары, чуть превышающие среднюю месячную зарплату, ну и так далее...
После такой преамбулы отвечу на твой вопрос. До 24 лет я нигде официально не работал, потом занимался продажей недвижимости частным образом, в Америке учился заочно, работал сначала в импортно-экспортной компании, потом занимался рекламой. Сейчас в Москве работаю в одном из ведущих российских информационных агентств, руковожу деятельностью отдела партнерств, с основной специализацией 'communicative marketing'. Переводить этот термин на русский язык я не буду. Думаю, что заработать себе на жизнь можно везде, и определяется это не страной пребывания (в большинстве случаев), а, скорее, социальной и интеллектуальной средой в которой ты вырос и воспитывался.
Меня взрастило смутное время. Время, когда в России впервые за много десятилетий появились деньги. Не скрою, что я полюбил их, а вот достаются они непросто, и, к сожалению, вовсе не в тех количествах, в каких хотелось бы. Хотя, по-настоящему и глубоко меня интересуют почти те же вопросы, что интересовали некогда Шарля Бодлера. Некоторые из них он привел в "Моем обнаженном сердце", но направленность, наверное, уже видна:

Где наши умершие друзья?
Зачем мы здесь?
Откуда мы пришли?
Что такое свобода?
Может ли она сочетаться с законом предопределения?
Конечно или бесконечно число душ? ...

Аллерген: Ты, дорогой, был одним из основателей поэтического клуба Лимб. Но в последнее время ты там не слишком частый гость. Что для тебя Лимб? В чем он оправдал твои надежды, а в чем нет?

Фарай: Я никогда не относился к своей активности в Интернете, как к чему-то отдельному от повседневной жизни и лично меня тексты всегда интересовали гораздо больше, чем сетевые представления и неустанное общение в Гостевых, к которым я прибегал лишь по мере осуществления того, что задумал сделать изначально. Лимб для меня это вовсе не клуб, а скорее поэтическая и культурная среда, аналогов которой я пока не встречал. Это нечто новое. Для меня основной интерес представляло именно создание этой среды, а не потребление ее плодов. И у меня, я думаю, получилось. Что же до сетевого общения, то принципиального отличия от Лито им. Стерна я не вижу. Здесь никакой Америки никто не открыл.
Хочу заметить, кстати, что со многими из Лимба я общаюсь лично, и, так уж получилось, что созвониться с О'Санчесом или встретится с Погодиной, Боронихиным, Асиновским, Сережей Зхусом для меня гораздо интереснее, чем перекидываться постигами в Гостевой. В Америке, естественно, такой возможности не было. Вот и весь секрет. Сетевой же Лимб стал немного более "попсовым", чем мне бы того хотелось. Но это явление промежуточное, и в целом я доволен. Если же копнуть немного глубже, то я давно пришел к выводу, что в жизни, как мы ее себе представляем, человек – существо одинокое и с этим поделать, наверное, ничего нельзя. Все остальное на поверхности. Так мне кажется.

Аллерген: ЛИМБ, дорогой, стал попсовым из-за общего "опопсения" его членов, дорогих, или из-за политики приемной комиссии, дорогой?

Фарай: Мне кажется, что и то и другое. Но не смеяться над собой, кажется, учил еще Николай Васильевич Гоголь. Есть, правда, и очень хорошие моменты. Андрей Боронихин, к примеру, стихи которого Лимб изначально освистал (а поэт он талантливый), сейчас очень много делает для издания Альманаха. Вернулись в Лимб Сергей Бойченко и Сергей Свиридов. Каким-то образом мне удалось собрать всех этих людей "под одной крышей", а дальше оно уже само развивается, как мне кажется, довольно неплохо. Хотя в Лимбе я претендую лишь на роль Брахмы (творца), а "зиждитель" (Вишну) существует там в виде Кости Шаповалова. Это более почетно, как мне кажется. Надеюсь, дополнить троицу не явится какой-нибудь Шива-разрушитель...
Вообще, Лимб Лимбом, а закончить хочется, как это ни скверно, но опять цитатой из того же источника: "Чувство одиночества, с самого моего детства. Несмотря на близких – и особенно в кругу товарищей – чувство вечно одинокой судьбы. В то же время – сильная жажда жизни и удовольствий".
И мне хорошо:)