Было так: истошный крик. Всё бело – бела палата,
Бел был свет и светел блик, бел был мир, как чистый ватман.
Было счастье у сосков, полных белым эликсиром,
Пил младенец молоко мамы, что царила в мире,
Всё растущем... Первый шаг: шар земной, увы, неровен.
Пробуждалась, вдруг, душа в первом, взятом штурмом, слове.
Улыбались все легко рядом с крохою, который
Знал всего один закон: жизнь и свет – одно... Но вскоре
Приобрел оттенки цвет, как и голос в погремушке,
И уже был дан совет: "Держим ушки на макушке"...
Акварели сентября, и возня с дворнягой Джеком,
Осознание себя маленьким, но человеком...
Лет движенье – блюз-каприз. Сокровенна и невнятна
Зрела жажда, зрела жизнь, крохотна и необъятна.
И пронырой озорным, и ужасным привередой,
Мальчик с явью путал сны, ведь от снов к утру ни следа...
И пришел волшебный год: всё, что чувствовал и видел,
Оказалось, что живет в совершенно странном виде,
В этих сказочных значках, что змеей ползут и вьются.
В них слепое слово "страх", в них тяжелое – "обуться",
В них любимые слова: "мама", "папа", "друг", "дорога" -
Кругом, кругом голова... – Сколько лет тебе? – Мне много!
Шесть почти. Уже большой. Я уже рисую лето
(Света северного шелк в швах сиреневого цвета)...
Но материей иной день распахнутый отмечен:
Счёт обратный, счёт простой, всё есть счёт на чет и нечет.
Что за тайна и закон в тонких палочках для счета?
Так смешлив и так смущен ученик был отчего-то.
Он невольно и легко погружался в бесконечность,
Он был дьявольски влеком из начал в начала, в нечто.
Он надеялся найти икс искомый в тайнах истин, -
Так игрой, почин пути обращал Незримый Мистик.
...Годы, годы, годы... лишь... контур виден декораций:
"Расшибалка", "пробки", "чиж", то приходит время драться
(Двор на двор), а то в футбол биться. – "С лета, в "девять", бей-ка!.."
Дух азарта в кровь вошел, словно ножичек в скамейку.
"Что за шкодник! Вот беда!", – вслед неслось неоднократно,
Даже мамы нас тогда толковали сплошь превратно...
Этот беспокойный вихрь сердце глупое куражил
Бесконечно, и не стих до сих пор, как будто, даже.
Тот безумный ералаш – самоосознанья средство.
Всё смешалось: ржа и раж в глянце памяти о детстве.
Вспомнишь – пальцы заболят, трижды стертые об струны,
И пылинками плеяд, порошком каким-то лунным
Взгляд рассеется тотчас, и предстанет четко, близко
Прошлое: десятый класс, Рильке и Шекспир в записках,
Как посредники души, что в который раз до гроба
Лишь одной принадлежит, но меняющей свой образ.
Избалован был не в срок, принимал в пылу забавы
Боль чужую, как оброк, тот смазливец. Было, право!
Он не то чтоб был плохой, он тогда не стал собою.
Он лишь впитывал, как холст, масло с чуткой кисти Гойи.
Но сон разума уже был нещадно потревожен,
И сомненья, как драже рассыпались: – Боже, Боже!
Где же мудрый Моисей, чтоб народец этот странный
(Чувств несознанных, страстей) сквозь года, к обетованной
Привести земле? Когда разнесет туман лоскутный?
Но ложились вновь года перекрестьем, перепутьем...
Под возвышенный распев, под литой Гаудеамус,
День любой, едва сгорев, то в триумф души, то в драму
Превращался, ведь она не терпела компромиссов
И была уж влюблена в "Скотный двор" тогда, "Улиссом"
Восхищалась, и пасли уж её гэбисты, малость.
Риск пьянил, а трезвость в сплин погружала. Что осталось,
Будням нынешним назло, нам, крещеным пивом пенным?
Дружб натруженных тепло, ярых вражд урок бесценный!..
Так написан был пролог этой повести печальной,
Где все длится диалог без надежды к окончанью,
Где всё злее смертный бой между Римом и Аттилой,
Где витает над судьбой снова ангел чернокрылый ...