вернуться

Виктор МАКСИМОВ a.k.a. Савва Сансаров

ПОЛКЕНТАВРА


НЕПРИЯТНОСТЬ

О мой единственный, чудесный! –
мне пела ты, лелея мою плоть,
а между тем из бездн небесных
на нас садилась хлюсткая мокроть,
что было не то чтобы противно,
но во всяком случае неприятно,
да-да, именно неприятно,
другим словом это и не назовешь,
чего уж там вилять! Значит,
все это было крайне неприятно так как
на нас ложилась хлюпкая мокредь
из бездн небесных между тем как
ты плоть мою ласкала, продолжая петь:
Чудесный мой!
Единственный!
Ла-поч-кааа!


ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ КЕБАБ

Турок иль араб
продавал кебаб.
Мы проголодались.
Мы посовещались
и остались вместе
в очереди тесной,
дружно стали ждать,
про свое молчать,
и мысль вдруг пошла куда-то вспять,
куда-то не то чтобы шиворот-навыворот,
но уж наперекосяк – это точно; думаете,
к извечным вопросам природы всех вещей?
куда там! еще дальше – за неисповедимость,
неуловимость, необозримость, и еще дальше,
к истокам склонности, способности и даже
возможности, где Я становится и Тобой, и Им,
и вообще Каждым-Сразу, где всякое явление
теряет и свойство, и качество, и становится
самоценным и самодостаточным Абсолютом,
да и это еще не все, а дальше, дальше,
в Запредельность, в Переизбыточность,
в Доизреченность, а там
– Вы хотите чили? –
вдруг меня спросили.
– Чили? Да, наверно... –
отвечаю нервно, –
И еще экстра кетчуп, пожалуй.


ДРУГОЕ

На столе лежит котлета.
Под столом лежит Иван.
Не нужна ему котлета,
ему, по-моему, нужно что-то другое.

На полу лежит газета,
А на ней лежит Иван.
Нафига ему газета? –
ему точно нужно что-то другое.

В комнату заходит Света.
Перед ней лежит Иван.
Смотрит Света, видит Света,
что она ему совсем не нужна, а нужно ему что-то другое.

"Кабы трудность не нужна,
Значит нужность не трудна" –
Так сказал малорасейский
вольнодум Сковорода.
Иван с ним как бы и не спорит,
но ситуацией своей
он нам являет антитезу
выше-
упомяну-
тому...


ПЕТРОГРАД

Нева. А в ней блистает солнце.
Но это, в общем, пол-беды.
Ведь солнце может подло скрыться,
ведь может вдруг подняться ветер
и будет он твои власа
лохматить, ворошить, трепать
и что ты сделаешь ему?
О ненавистная природа!
Обиднее всего ведь то,
что произвольны все твои
и бладодати, и напасти –
не по идеям и не в шутку
не с умыслом, а просто так,
все по физическим законам!
И будешь ты стоять в раздумьях,
и будешь долго вспоминать
в какую сторону пробор
был изначально у тебя,
и унесешься в этих мыслях
куда-то очень далеко...
Вот увидать тебя бы раньше –
нормальный вроде человек,
интеллигент к тому же, может,
а счас – взлохмаченный субъект,
здесь подозрительно стоит
и ничего не выпивает,
и не читает даже книгу,
и не целует никого...

А между тем приходит вечер,
и даже больше, даже ночь,
и в этой тишине звенящей
ты слышишь звуки за спиной –
все тук да тук, все тук да тук,
и смерть мерещится с косою...
Но лишь взгляни через плечо –
ведь это Михаил Петрович,
районный наш милицанер,
на вороной своей кобыле
он вышел на ночной дозор.
Или, по крайней мере, это
какой-то там не наш кентавр –
он к русской водке непривыкший,
наверняка проведший время
среди сомнительных знакомых,
неплохо было б попросить
его свой паспорт показать.


БЫЛ МАРТ

Был март.
Я вновь любил кого-то.
И вот стоял на остановке
автобуса оранжевого цвета,
пил пиво,
улыбался.
Автобусы, меня завидев,
тотчас ко мне стремились,
учтиво открывали свои двери,
а я им только улыбался,
и пиво пил,
и, в общем, недовольны они были,
что я морочу их,
сбиваю с толку,
что будто нужно мне куда-то
и я автобуса здесь жду,
и двери открывали мне послушно,
но я уже об этом говорил,
им было невдомек,
что я
здесь пиво пью
и улыбаюсь им, не издеваясь,
а просто по открытости души,
по обострению высоких чувств,
и ждали так меня
с открытыми дверями
минуту, две и три,
а я им улыбался,
пока они со злостью
не уезжали прочь –
а что я? – должен что ли ехать
в любом автобусе, который
передо мною дверь откроет?
Не надо мне!
Я улыбнусь им только так,
как улыбаюсь в марте всем вокруг я,
и пусть они прочь едут без меня,
а на обиды их мне и на злость
начхать конкретно!!!
Тем более, есть пиво.

Был март и я любил кого-то,
и улыбался всем вокруг,
и где-то там, за облаками
Всевышний на меня смотрел,
смотрел любя,
ничуть не обижаясь,
что не его люблю я вроде как,
а, в общем, непонятно и кого,
и может, даже улыбался мне он...
Кто Его знает?


СОСНА

Я в лесу, я под сосной,
под сосною колкой.
Ты, сосна, меня прикрой,
уколи иголкой!

Уколи до самых вен,
нервных окончаний,
чтоб попал я снова в плен
тех воспоминаний,

когда пьяный, молодой
по лесу я несся
и, дотронувшись щекой,
враз к тебе приросся.

Одинока ты была,
стройная царевна,
и меня к себе взяла
по любви мгновенной.

Мы забыли о былом,
жизнь пошла по новой.
Я в тебе нашел свой дом,
в верности сосновой.

Ну а как придет весна,
наплодим детишек –
голова, живот, спина
из коры и шишек.

Они будут баловать,
на чертей похожи,
буду по лесу пугать
зайцев и прохожих.


ЕПИСКОП ТИМОФЕЙ

Епископ Тимофей
в саду после обеда
взирает на юдоль
из-за контактных линз;

семнадцатый канон
устало напевает
и пальцами шевeлит
в сандалях под столом;

из вазочки берет
овсяное печенье,
задумчиво, неспешно
несет его к губам;

а с дуба воробей,
заметив где-то крошку
в могучей бороде,
летит к нему на нос.

Епископ Тимофей
весь стынет в умиленьи
и шепчет баритоном:
"Ты тоже Божья тварь..."

В испуге воробей
чирикает и снова
на дуб летит; епископ
глядит ему во след

и пальцами берет
еще одно печенье
и матушке в дом кличет:
"Неси, Аксинья, чай!"


СЕРЕНАДА

Как сердцу выразить себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.

Ф. Тютчев

Он говорил, ну а она,
дыханье затаив, молчала.
Люминисцентная луна
их всему миру освещала.

"Любовь моя, как мне сказать,
как выразить мне мои чувства?
Хочу, но не могу сказать,
боюсь умалить мои чувства.
Сказать мне или не сказать?
Ах, мои чувства, мои чувства...
Ну как же праильно сказать?
О чувства, чувства, чувства, чувства...
Любовь моя, мне не сказать,
не выразить мне мои чувства.
Всему конец – мне не сказать...
Бессмысленно... Ох эти чувства!.."

Сказал и умер, а она
в недоумении стояла.
И полнотелая луна
над головой ее зияла.


ХУДОЖНИК

Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст как струпья положил.

О. Мандельштам

Художник нам изобразил
глубокий обморок и струпья,
и мы сказали: да-а-а, и вправду
художник он, раз так умело
изобразил он эти струпья
и этот обморок глубокий.

Все это так.
Но есть иные варианты.

Художник мог с утра проснуться
и осознать, что он в тоске,
в хронической своей печали.
И он вскочил тогда с кровати б,
оделся наспех кое-как
и бросился б к двери соседа,
и впился бы в ее звонок,
и говорил бы так соседу:
"Васек, дружбан, не дай пропасть!
Всю ночь я замысел лелеял,
наутро бросился к холсту –
и обнаружил, представляешь,
что кончились сурьма и сурик.
Васек, братан, всего троячку
и Бог свидетель – все верну!"
И шел по улице бы он,
зажав купюру в кулаке,
но путь его не в канцтовары б
лежал, а в ближний гастроном.
Там, в виноводочном отделе,
себе купил бы он вина,
затем, прижав к груди бутылку,
примчался б спешно он домой
и пил бы жадно он мадейру,
тоску свою ей затопляя,
и только обнаженный холст
свидетелем ему бы был.

Но нет!
Художник нам изобразил
глубокий обморок своей
непредсказуемой души,
изобразил, а не пропил
в поползновении чернухи,
и мы сказали: шапки прочь!
Пред вами сам атлант культуры
и Господа над ним рука!


ПРОМЕНАД

У меня в запасе целых
сорок две минуты.
Покупать вино не буду,
буду так гулять.

Воробейчик-воробей,
надо мною не летай,
а не то испортишь мне
выходную куртку.

У меня вчера из зуба
вывалилась пломба.
Новую вставлять не буду,
буду так ходить.

Дядя милиционер,
на меня так не смотри,
лучше сигареткой вот
затянуться дай-ка.

От меня вчера супруга
прочь ушла к другому.
Новую искать не буду,
так и буду жить.

Воробейчик-воробей,
ну ты мне осточертел,
если счас не улетишь,
пяткой в клюв получишь.

И сегодня мне чего-то
как вчера херово.
Сам не знаю что мне надо,
лучше счас помру.

Дядя милиционер,
на меня ты не сердись,
я тебе дам пять рублей –
будем мы друзьями.

У меня осталось целых
двадцать три минуты.
Я не знаю чем заняться,
буду пить вино.


ПИКНИК

Здесь консервы, песни, лоси,
радость, Вадик и тетрадь.
Здесь тебя никто не спросит
сколько нужно наливать.

Здесь гитара, сосны, кетчуп,
счастья полная сума.
Кто-то с кем-то где-то шепчет:
"Я сама, Витек, сама..."

Здесь ингредиентов тыща
у костров и на кострах.
Кто-то с кем-то что-то ищет
в этих или в тех кустах.

Водка, воздух, водка снова
от светла и до темна.
Улыбается Йегова.
Улыбается луна.

Смотрят звезды на планету
и с планеты слышат стон:
"Елки-палки, соли нету!
Соль забыл ты, мудозвон!"


РАЯ И АДА

Если б знал я, что мне надо,
я не стал бы и искать.
Где ты, Рая? Где ты, Ада?
где вы, девы, вашу мать?

Когда думы мчатся к раю,
А желанья рвутся в ад,
Я бы Аду... Я бы Раю...
я бы был бы очень рад.

Верить в Бога мне не надо,
позабыть где рай, где ад...
Мне бы Рая... Мне бы Ада...
мне бы стало очень рад.

Я безволен – и не надо!
Я неистов – и пускай!
Дай мне, Рая! Дай мне, Ада!
рая дай мне, ада дай!

  вернуться