вернуться
	Виктор МАКСИМОВ a.k.a. Савва Сансаров ПУТЕШЕСТВИЕ К КРАЮ ЗЕМЛИ
	Ну так вот, о чем это я? А, ну да. Случилась вся эта оказия годов десять назад, а может и все пятнадцать, бес его знает. Ты тогда еще во-о-от таким пострелом был, два вершка от горшка, в соплях заплетался да воробьям дули показывал. Точно помню, в тот день ко мне еще Корнелий забрел, два золотых долга возвернуть намерился. Мало еще того, что с недельным опозданием, так отдавал он мне их с таким лицом, будто я какой-то грабитель, насильник-вымогатель. Вот и одалживай людям после этого. Монеты все были какие-то щербатые, погнутые, где он их откопал – один Господь ведает. Впрочем, это к моей истории никаким местом не относится. Я тогда только-только с рудника вернулся, спину ломало, как будто туда сам дьявол забрался. Так вымотал себя, что еле на ногах стоял, щучье вымя. Ну, решил в тратир заглянуть, пивка хлебануть – отдохнуть, так сказать, и телом и душой. Вдобавок еще и Филимона по пути встретил, грех было с такой компанией не хлопнуть по кружечке. В общем, заходим в трактир, а там народу – как всегда в такой час – как огурцов в бочке. Ну Филимон-то – парень что надо, сразу шмыг к стойке – с барышней сразу ля-ля-тополя – умел он, гад, с ихней братией язык наладить – выбил, значит, без очереди чарочки отличного овсяного, пробрались к местечку своему излюбленному у окошка – там уже были Митрофан и Варфоломей – пьяные в доску, брандахлыстом накачавшиеся по уши. Ну, сели мы все вместе, стали пивко смаковать да о делах насущных гутарить. Пиво было шикарное, неразбавленное – Леонтий-то сразу за мыслю взялся, когда мы ему кренделей по шее навешали за его мочу конскую – да еще Филимон сотворил из-за пазухи пляшечку курляндской. Все чин чинарем вышло, распределили на четверых, с пивком размешали – вот он, напиток богов! – меня развезло, сижу, кемарю. Вокруг гомон стоит несусветный – ор да говорильня – прям гога с магогой. И среди этой кагалы уловил я какие-то слова сзади. Я бы так иной раз бы и ухом не повел – очень мне надо в чужой борщ рылом соваться, да слова-то все мудреные какие-то были, апропо на апропо, у нас в округе никакой бес так не выражается. Ну, интересно стало, поворачиваюсь, смотрю. Какие-то два петуха городских расфуфыренных беседу толкают. Дискутируют, по-ихнему, щучье вымя. Одного из них я, кажись, где-то видел. Вроде, он к нашему старосте приезжал. А другой – конь с горы какой-то, никогда я его прежде в нашем огороде не встречал. Сам-то в шляпе с медной пряжкой, как твой фармазон, косичка-невеличка на затылке телепается, на носу окуляры поблескивают. Прислушался я, значит, к ихней балабольне и слышу, что этот самый кошачий опарыш в окулярах такую тему прогоняет, что, мол, солнце того-этого, с запада на восток шкандыбалит, а приливы и отливы в морях имеют место действия и еще такая похожая хренология. Да у нас любой бы мужик в округе его за эту ерунду к макаровым телятам послал, а тот дружбан его – ничего, сидит, лапшу на уши принимает да еще поддакивает. Ну народ, гребаный-смешной! Из всей его трепатни до меня дошло только, что Земля, мол, круглая как бычий пузырь и движется по замкнутому кругу верчения вокруг Солнца, как коза на веревке вокруг столба. А я и раньше слыхал от Терентия, что, мол, сейчас в столице много таких вот умников развелось, которые на такие же темы долдонят. Короче, я это как услышал, так сразу невзлюбил их, этих выскочек. Чем только люди не займутся, чтобы только карман себе нагреть! Ну найди ты себе дело подостойнее того, чтоб ходить да всякие бредни разводить! Я, конечно, ум уважаю. Тут и сомневаться не приходиться. Вот возьмем, к примеру, царского звездочета – самый умный человек при дворе нашего Вседержителя. Он в месяц имеет оклад в пятьсот золотых. А вот, предположим, сборщик налогов – человек небольшого ума – зарабатывает по тридцать золотых. Я уже не говорю про нашу братию, которая за гроши на каменоломнях горбатится. Ну что ж, не дал Бог ума, вот и вкалывай. Ну а если дал тебе Бог ум, то неужели непременно нужно раасказать всем, что я, мол, такой умненький-благоразумненький, щучье вымя, что у меня шляпа с пряжкой, щучье вымя, что я на вас плевал с большой горы, что Земля наша православная есть шар кругловидной формы. Ну чем им наша плоская Земля-то помешала, какой петух их в зад клюнул такие чепушенции распространять средь люда? Что, у люда куры нестись станут лучше от того, что Земля, видите ли, круглая? Жить народу от этого станет лучше или как? Хорошо, что никто не верит в эти речи, а ведь могут и поверить, как один из Чумной деревни. Я слышал, он заснуть не может, сидит у себя во дворе, за дерево держится и дрожит. Его спрашивают – ты чего это? А он – Земля, мол, круглая, боюсь вниз соскользнуть. А эти умники все по-прежнему свое твердят. Да у тебя, ёшкин блин, руки матом всю жизнь стояли, ты за свою паршивую жисть ни хрена ведь не сделал, сытно жрал, сладко спал, в потолок плевал да в шляпе с пряжкой ходил, потому что папочка у тебя был государственный судья в третьем поколении и мамаша каких-то там если не голубых то хотя бы синих кровей, а сейчас тебе вздумалось еще и свои права качать? И такое зло меня тогда взяло, что хлопнул я кружкой об стол, обернулся и крикнул прямо в харю этому очкастому на всю таверну – врешь, шелудивый, плоская наша Земля того-этого, как блин плоская есть! Все в трактире сразу попритихли да на нас во все буркалы повытаращились. Эти два франта тоже перестали языками чесать и на меня смотрят. Я опять кричу им – нас, мол, тараканья твоя кровь, с толку не собьешь словечками своими мудреными, мы – народ не гвоздями сбитый, не на тех напали! Ишь чего вздумал – круглую Землю ему подавай, ёксиль твой моксиль! Очкастый сначала стоял будто в штаны наложил, даже окуляришки его на кончик носа съехали, но потом взял себя в руки, окуляры поправил и как заорет во всю ивановскую, что, мол, вот-с, значит-с, наша Земля-с круглая-с как пить дать-с! В толпе кто-то ойкнул – знают ведь, что сейчас начнется – я ведь так-то сам по себе мужик смирный, но зацепи меня – так начну анафемить – уши враз повянут как лопухи. Но так я только с нашим родным быдлом гутарю, а тут люд-то иной, иные речи у них в обиходе. Так что ж я, по-приличному что ли сказануть не смогу? И говорю я ему в ответку, что коли б круглая была, то мы бы тут же посваливались с нее да улетели бы еж знает куда! А он мне в нос какими-то бумажонками тычет, божится, что здесь, мол, все записано, почему мы не уносимся к черту на кулички, почему вода не выливается, почему у Земли краев нету. А я ему кричу, что ты, друг-душа, можешь этими бумажками только зад свой тощий подтереть, мы – народ правоверный и непозволим себя за нос водить! Знаем мы вас, умников хреновых, всюду норовите вы свое поганое "я" засунуть! Тут меня и Филимон поддержал, и наш сельской шваль Калистрат метким словом супостатов смазанул – не при людях сказано будет. Народ вокруг зашумел, заволновался, хотели еще отца Порфирия к делу подключить, да тот лежал пьяный мордой в солонине и лыка не вязал. Заставили дьякона Мирона законом Господним подписаться, так, мол, и так, а против слова Божьего не попрешь – плоская Земля наша – таковой ее сам Творец задумал, и восставать против этого – грешно, ой как грешно. Ну, этот черт в окулярах уразумел, что наш народ деревенский на эти филькины грамоты не купишь, быстренько спрятал их, стукнул себя кулачком в грудь и крикнул – держу пари, что Земля наша есть абсолютный шар и никакого конца не имеет! Я подумал – смотри какой упрямый выискался. Другой бы ему просто в рожу плюнул и дело с концом, но я-то человек воспитанный и гордый, и кроме того, неплохо бы было этого гуся проучить. Так я ему и втемяшил – ой, на свое ты горе пари это заключил, ой и просрамишься же! Завтра, говорю, едем же вместе, прямо к краю Земли едем! И ты мне, вражья сила, пять тысяч монет серебром отсыпешь, коли проиграл. Ну, очкарик увидел, что я его крепко за рога ухватил и, делать нечего, покорился. Наш отъезд праздновала вся деревня. Давно у народа такого случая погулять не выдавалось. Леонтий, небось, еще никогда столько пива и браги не продавал как в тот день, ну и конечно, разбавил все наполовину водой под шумок, кошачий опарыш. Танцевали все до глубокой ночи – все сапоги истоптали, а потом костры зажгли и песни затянули. Я, конечно, в центре торжества был. Со всей деревней перецеловался да переобнимался. От каждого напутственную речь выслушал да с каждым на хорошую дорогу по чарке выпил. Моя краля одна вот только утешиться не могла, плакала все да кричала, что, мол, никуда меня не пустит, а если я уеду, так чтоб и вовсе не возвращался. Она ревнивая у меня баба, все думает, что я норовлю от нее сдрыснуть к какой-то шалаве под крыло. Но я ей быстро вбил в голову уму-разуму, объяснил, что это дело моей чести и блага всего народа. Наутро голова гудела как медная труба, я долго квасом да рассолом отпивался. Ну, надо было готовиться к поездке как договорились. Я обеспечил сию инспекдицию конной частью. Славных купил жеребцов – все халдейской крови рысаки, последнюю монету за них выложил. Очкарик пообещал взять на себя все расходы по едальной части. Каждый из нас должен был взять с собой по напарнику – путь-то предстоял неблизкий, сам понимаешь. Очкарик привел с собою арапа – ну и страхолюдие, мама родная, он своим видом весь народ распугал, вплоть до нашей отбывки никто на улицу глаза не показывал. Я сам еле к нему привык. Представь себе, весь черный от ушей до ступней, только ладони да пятки в темноте светятся. Ну, каков хозяин, таков и слуга, да. Я хотел себе в сподручные Филимона арендовать, я он, ёшкин блин, ни в какую – зуб, мол, болит. Наврал конечно, тараканья кровь. Ну, взял я тогда с собою Ипполита – крепкий мужик был, кузнец наш. Так и поехали все вчетвером. Перекрестились кто как умел да тронулись на восток. Ох и сколько же приключений выпало на нашу долю – мама моя родная! Но о них как-нибудь в другой раз расскажу. Долго мы ехали, сами исхудали да лошадей своих вымотали. Вскоре у нас появился еще один спутник – паренек чумацкий. Мы его к себе в проводники взяли – ведь места-то все были нехоженые, городскими картами перевраные, китайско-монгольские державы. Вот только, тараканья кровь, не припомню как его звали – Арбек или Барбек? По-моему, все-таки Арбек. Ехали мы уже около года. Нигде не было и намека на край Земли. Очкарик на меня все чаще стал с упреком поглядывать: что, мол, видишь, неуч ты этакий, что я тебе вдолдонить пытался? Зря, мол, думаешь, бумажонки свои тебе под нос тыкал? Но я только сжимал зубы, не отчаивался и твердо верил в то, что правда непременно должна бать за нами. Однажды мы заехали в такие края, где люди еще совсем не знают железа, все у них из серебра да бронзы понаделано было. Сам народец был приветливый, душевный, встретили нас чин чинарем, а как завидели нашего дьявола черномазого, бросились ему в ноги да залопотали, что, мол, ты наш бог, возвращения которого нам наши легенды обещали, и быть тебе нашим правителем до скончания веков, и никуда мы вас не отпустим отседова. Сулили золота да самоцветов полные сундуки, лучших своих бабенок отдать хотели. Мне там сразу, помню, приглянулась одна черноволосая, ух и истая же красавица была! Ипполит, арап да паренек чумацкий Арбек ныть стали: давайте, мол, останемся, дались вам эти края Земли, вот ведь как цари жить будем! Но очкарик был непреклонен да и я тоже гордость имел, хотел доказать этому четырехглазому что как есть. Мне хоть горы смарагдов да яхонтов подавай, хоть всех кралей света – а правда дороже и слово данное мною лишь одна смерть может помешать выполнить. Ну, делать нечего, двинулись мы далее. Еще полгода ехали. И вот, наконец, добрались мы до огромного-преогромного обрыва, даже больше того, что на Лисьей горе. Одним словом, хлябь. Я очкарику говорю, ну что, съел, братуха? Чья взяла? Тот поначалу взбледнел, а потом и говорит, что, это, мол, допустимо – обрывы-шмобрывы всякие, и никакой это не край света, а просто конец большого плоскогорья, то бишь ендова, а земля продолжается там, внизу, сушей или морем. Упрямый оказался, собака. Ну, говорю, кишка червячья, сейчас спустимся вниз и посмотрим, какая это там ендова-мандова. Изволь, тот отвечает. В общем, взяли мы веревки (благо я сразу догадался, что придется эту ахинею ходячую в правду рожей ткнуть и поэтому заранее запасся веревками), привязались вокруг пояса и начали вдвоем с этим фомой неверующим вниз спускаться. Черный, Ипполит и Арбек остались наверху нашим спуском орудовать. Ох, я этот спуск на всю жисть запомнил! Я болтаюсь, как лузга в ополонке, веревки трещат, дна не видно, только туман вокруг стелится и не видать пределов оному, а рядом со мной этот корифей премудрый карабкается. Пару раз он чуть было вовсе не шуганул вниз, и мне приходилось его за шиворот хватать. Лезли мы долго, я даже счет времени потерял. Благо, веревки-то я длинные купил! И вот, вижу, стал внизу сквозь туман камень просвечиваться. И начала у меня угасать надежда. Эх, думаю, ядрена-матрена, авось и взаправду этот пень прав и Земля в аккурат круглая, а? Уж больно бодро держится он, чуть ли не улыбается. Но я быстро отогнал все эти мысли прочь. Что же, думаю, мы и впрямь стоеросовые в деревнях да селах, с теменью под теменем? Не может этот бездельник очкастый правым быть, свои законы устанавливать да простому народу носы утирать! Наша семья всегда славилась правдивыми людьми. Мой отец так меня учил – давши слово, крепись. Вот я и крепился. Тот камень у нас под ногами оказался простым выступом в скале. Я сразу воспрянул духом и бросил в лицо этому горемыке луковому – ну что, титька лягушачья, съел? Тот только зубами своими поскрипел и не сказал ни слова. Полезли дальше. Мы уже едва не подыхали с голоду, когда стена ушла вверх, и мы повисли в пустоте. Внизу я мог разглядеть только что-то неопределенно-серое. Очкарик достал подзорную трубу (я о таких и раньше слыхал, знаешь, посмотришь в нее и все как на ладони видать). В общем, глянул он в нее и веревку со страха из рук выпустил. Я едва успел его за микитки удержать. Спрашиваю его, что там, мол, имеет сцену действия? А он только буркалы на меня свои таращит да мычит что-то неразборчивое. Тогда я выхватил эту трубу у него из рук и сам посмотрел в нее. Мать честная и пресвятые небожители! Что я там увидал! Вот такенная огромная башка, вот такенные уши и вот такенный нос! А в самом низу какая-то сероватая муть колыхается. Все, думаю, так тебя растак, приехали! Прямо к сатане в теплую постель пожаловали! в общем, струханул я не на шутку, хоть я сам-то и не из пугливых. Но потом пришел в себя и улыбнулся. Ну конечно же, чего ж тут бояться! Это же была головень одного из трех слонов, что держат на себе всю Землю нашу грешную. По идее, они должны были стоять на черепахе, на таком огромном желвце, но его я не видел – слишком далеко. Зато видел в самом низу, как море волнами играет. Вот такие-то дела, брат. Я посмотрел на этого ученого бедолагу. Ты бы видел, какой у него был вид – будто помоями окатили. Мне даже жалко его стало. Когда нас вытащили наверх, он сначала стоял молча, в нерешительности, а затем полез в карман за распиской – деньги мои законные отписать. Начирикал там на бумажке и протягивает мне ее дрожащей рукой. Я эту филькину грамоту просто скомкал и кинул на землю, сел на своего жеребца да и поехал прочь так и не сказавши ни слова. А потом подумал, что я, одичал, что ли совсем? Вернулся, подобрал расписку, плюнул оземь да и поскакал с Ипполитом в родные края. Вот так-то. Так что если тебе впредь какой-то такой умник-выскочка начнет мозги морочить своими балабольнями, плюнь ему в рожу и всего делов. А заодно запомни, сынок, что мы, то есть народ, всегда были, есть и будем правы во веки веков, ибо мы никода себе лавров хапать не будем, а будем жить и трудиться на благо государя нашего и всей державы. Ведь эти ученые крысы вроде моего очкарика умеют только под себя грести. Так и норовят отщипнуть себе кусок пожирнее! Им бы только поразглагольствовать позаковыристее, заполучить славу, а затем прямиком в Большой Университет, будут сидеть там, штаны протирать, клопов кормить да на халявушку получать по сотенке целковых в месяц, да складывать их в свой большой кошель. Так-то. Но приключения-то приключениями, а я-то к чему клоню? Когда я возвернулся опосля трех лет на родину-матушку, у моей крали уже новоиспеченная двойня на печи ложками тарабанит. Чьи они – она мне так и не призналась, но я то сразу заприметил ихние веснушки да уши лопухами – ясно, что филимоновы отпрыски. Сам то он, щучье вымя, еще давненько на Евпраксию глаз свой козлиный положил. Но мы это дело замяли по-быстрому – перед народом неудобно. Я сам-то по натуре человек беззлобный и незлопамятный, так что Филимон от меня всего-навсего двумя зубами выбитыми отделался. Так вот и жуем теперь кашу все вчетвером. Так что, сынок, ты бабу ни за какие коврижки на больше чем месяц не покидай, если люба-дорога она тебе – непостоянные они, сволочи.
	1994
	вернуться