Алексей СЕМЕНОВ

из архивов журнала ЛИМБ

О ПРИЧИНАХ И СРЕДСТВАХ МОРЕПЛАВАНИЯ
(ИЗ ЦИКЛА "ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ")

I

И бесполезно, накануне казни
Видением и пеньем потрясен,
Я слушаю, как узник, без боязни
Железа визг и ветра темный стон.

О. Э. Мандельштам, "Змей"

От голых серых скал
Легко отчалит лодка,
Ленивая волна
Подставит ей плечо.
Судьбы слепой оскал
И дикую чечетку
Ее клыков сполна
Я знал. Предсмертный счет

Растраченных монет –
Потерянных мгновений
Стреляет метроном
В оцепеневший зал,
Где нумизматам бед
Оркестр прегрешений
Сыграет перед сном
Кладбищенский хорал.

Я тоже танцевал
Чеканную чечетку
И классику грехов
Усердно постигал
И был у входа в зал,
Но вспомнил вдруг про лодку
Не выточенных строф
У голых серых скал.

II

Осенний сумрак – ржавое железо
Скрипит, поет и разъедает плоть...
Что весь соблазн и все богатства
Креза
Пред лезвием твоей тоски, Господь!

О. Э. Мандельштам, "Змей"

За горизонт ушел
Тюремный хмурый остров.
Теперь меня влечет
Капризная волна.
Души убогий челн
Едва избег погоста,
А что поставит в счет
Морская глубина ?

Какие сны таит
Неведомая бездна ?
Что с ветром принесет
Воздушный океан ?
Где бродит Белый Кит ?
И что теперь полезно:
Лететь, расправив грот,
Иль править к островам?

Но в небе альбатрос
Упорно держит к Норду,
Как белая звезда
Пронзая облака ;
Мне румпелем – Вопрос –
За ютом кинул гордо
Огни и города
И – парусом – Тоска.

О ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОМ ВОПЛОЩЕНИИ В ЖИЗНЬ
ПРИНЦИПА "ОПЛАТА – ПО ТРУДУ"

Рука срывает завесу лишней породы
со статуй,
Разум до необходимости сжимает
пространство слов,
Необходимость истории снимет
кровавую жатву,
Без оплаты взаимностью умирает
любовь –

Та, что толкает руку форму дать
материалу,
Та, что направит разум к слову и
чертежу,
Та, что любой истории вспышкой
кладет начало –
Перечеркнется отказом все, чему я
служу.

Значит, вверяя сердце некой
прекрасной даме,
Или, отдав бумаге жаркую кровь
души,
Или, даря историю праведными
делами,
Я, не будучи скрягой, здорово
поспешил.

СТЕПЬ. НОЧЬ.
(ИЗ ЦИКЛА "ОБРАЩЕНИЕ К СЕБЕ")

Оставь туман закатного окна –
Один лишь дождь пустой и постоянный
За ним течет и падает, до дна
Пронзая душу разочарованьем.

Сквозь злую ночь в далекие края
Уходит меж холмов тысячелетий
Тот древний путь, что приведет тебя
К корням времен, в ночное сердце степи.

Среди развалин мертвых городов,
Вдыхая свет от звездных рек лавины,
Ты видишь след шальных степных
ветров,
Забытых строк находишь половины.

По морю тьмы, трав диких и цветов,
Издалека, за много дней похода
Тебя догонит лет ушедших зов,
Найдет язык исчезнувших народов.

Степь спит спокойно, словно древний
зверь,
Раскинув в ночь огромные
пространства,
И ты пройдешь сквозь тысячи потерь,
Но не найдешь такого постоянства.

Тревожной цепью на гребнях холмов
Тысячелетий, времени, тумана
Пробив завесу, тысячи костров
Прочертят вновь путь полчищ
Тамерлана.

Хрустальной высью в небе октября
В холодных струях водопадов млечных
Уходит с дальних стен монастыря
Звон колокольный в эхо, тьму и
вечность.

Ты станешь гибким стеблем
тростника,
В пыль обратятся города и боги,
Размоет дождь железные века –
Бессмертны лишь травинки вдоль
дороги.

Поток воды сменяется песком,
Исчезнут прочь империи и страны,
Но степь не дрогнет даже лепестком,
Пока молчат и думают курганы.

В пыли навеки брошенных путей
Вдруг вырастают камни с письменами
Тех, кто ушел в глухую даль степей,
Оставив след, не оцененный нами.

Когда тебя разбудит утром грусть,
И ты поймешь сырую шерсть тумана –
Знай, это осень наполняет грудь,
То белый вздох, пришедший с Океана.

Пройди по жухлой стынущей траве,
Твой шаг – как жизнь – не будет слишком длинным,
Пусть стаи птиц укажут путь тебе,
В небесной степи разлетаясь клином.

Ты не заметишь, как холодный день
Угрюмой влагой потечет на плечи,
Как невидимкой он уходит в тень,
Как шелестят его тугие плети.

Ты растворишься в ясности снегов,
Когда утихнут первые метели,
Но степь запомнит звук твоих шагов
Как помнит всех, что жили, шли и
пели.

Снег времени заносит все следы –
Сам не приметишь, как прошел тропою,
Но по весне появятся цветы
От звезд добра, оставленных тобою.

И силуэты спящих лошадей,
И в диких гривах вечный ветер странствий
Уносит в полночь паутинки дней ...

НИСХОЖДЕНИЕ В СЕБЯ

I

Осинник чахлый, мерзлый грунт,
Метет колючий снег.
Сих гиблых и безлюдных мест
На картах нет досель.
Насквозь пронизывает взгляд
Из-под тяжелых век.
Летит беспамятством седым
Студеная метель...

Как завораживает зов
Заснеженных пространств! –
Неутолимою тоской
Непостижимых слов,
Проникнув в душу в щели стен
Кирпичных постоянств,
В камине усыпив огонь
Заклятьем белых снов...

Как острый скальпель горизонт
Души разрежет ткань
И, слой за слоем распластав,
Найдет в основе страх,
Что несуть за собой таит
Его немая грань,
И мир безвыходно скользит
Над бездной на весах...

Из-под свинцовых низких туч,
Как из-под тяжких век,
Томит невидимым лучом
Невыносимый взгляд.
На черном камне белый знак
Слепил колючий снег:
Тому, кто символ сей узнал,
Не повернуть назад...

II

Единожды поднявши меч, его не опускай;
Ушедших мимо цели слов в траве не собирай;
Дорогу, данную тебе, бери – не выбирай;
Ушедших невозвратно в ночь друзей не окликай –
Ведь это им, а не тебе, открыты двери в Рай,
И взор, что устремлен на них, к себе не отвлекай.

О, да ! – Твой обнаженный меч – блестящая змея,
Одно вино ее пьянит – кровавая струя,
Ей не помеха ни доспех, ни щит, ни чешуя,
Но черный камень перед ней – насмешка бытия.

Над белым саваном холмов
Молчанье многих миль,
И некто в черном напрямик
Грядет на копья звезд :
Ужом безвредным жалкий меч
Кусает мертвый штиль,
И черный камень перед ним
Являет древний рост.

И, если б кто рассечь его
Сумел напополам,
Увидел уходящий вглубь
Строй годовых колец
И нечто в сердце сих кругов
Сокрывшееся там ...
Но ровно бледен белый знак –
Невесть чему конец.

СТЕПЬ. ОСЕНЬ.

Осень, и снова в поисках
Новой и теплой родины
Тянутся к Югу птицы.
Степью, никем не пройденной,
Меж Отчизной и полюсом
Вечно тоске делиться.

Птичьей тоской зажженные
В небе лиловом с проседью
Снова искрятся звезды.
Желты не листья осенью –
Листья умрут зелеными –
Желтеет осенью воздух.

Цвет не имеет запаха,
Кровью не пахнет золото,
Запахи кровью смыты.
Стары мы или молоды,
Бранное поле вспахано,
Золотом встанет жито.

Ветром в колосьях прошлое
Прошелестит непонято
Стертым ненужным словом.
Камни, никем не подняты,
В рослой траве некошеной
Станут немыми снова.

Вновь из травы забвения
В медном костровом отблеске
Выхватит камни повесть.
Буквы ушедшей доблести
В каменном свитке времени
Пламенем выжжет совесть.

* * *

А в летний дождь сильнее пахнут
травы.
И память стеблем прорастает в душу.
И можно дождь, не спрашивая, слушать,
Не сомневаясь в том, что были правы.

Не сомневаясь, не роняя слезы, –
Минувшее со временем лишь краше,
Как в первый день, прекрасный и
вчерашний.
Ему – стихи, а нынешнему – проза.

А строчки в дождь становятся длиннее
И, будто листья, шепчут осторожно,
Что стало просто все, что было
сложным.
И с каждым словом, с каждым днем
яснее,

Что вечны только рвущиеся листья:
Сорвался лист – к стихам прибавил
строчку,
Сегодня с прошлым связывая прочно,
Как будто бы туда доходят письма ...

* * *

Я вышел в поле.
Снежное дыханье
Меня коснулось. Из полночной тьмы
Я вышел в волю
С точной картой знанья:
За снегом есть зеленые холмы.

А за спиною
Жил огонь в камине
И жил хозяин – скряга, но не злой,
Жил чан с водою,
Жил кувшин из глины,
Жил медный таз с березовой золой.

Был пол застелен
Камышом сушеным.
От холода запрятав плечи в шаль,
Всегда при деле,
За посудным звоном
Жила хозяйки дочь – моя печаль.

А дальше где-то
За крыльцом высоким
Дорог лесных лег зябкий черный след,
А раньше лето,
Озеро, осока,
А раньше белый безначальный свет...

Я отвернулся, завернувшись в плед.

ПОСЛЕ БАЛА

А праздник отшумел, и в небе
Последних звезд исчезли льдинки.
Еще один в глухую небыль
Год улетает паутинкой.
И пахнет коркой мандарина
И постаревшей за ночь хвоей,
Ворчливой мебелью старинной
И скорой слякотной весною.

Тихонько скрипнут половицы,
Сквозь дрему танцы вспоминая.
Усталость ляжет на ресницы
По звону первого трамвая.
Свет серый комнату заполнит,
Полночной тайны зыбь растает –
И это все, что можно вспомнить,
Перед рассветом засыпая...

Я не увижу этой сцены
Спектакля, что случился ночью.
Не я понравлюсь строгим стенам.
И электрический извозчик,
Дрожа стальным и сильным телом,
Привычно взявшись за работу,
Вернет меня в больнично-белый
Январский город. И в зевоту.

"Зевай и ты..."

* * *

Кто даст понять, что я сегодня идиот,
Меня поздравит с этим достиженьем
И с десятисаженным упрежденьем
На сторону другую перейдет,
Тот будет прав: на эту сотню лет
И смежных зим я стану неподсуден,
Кончитам никаким неподпростуден,
И никаким Татьянам не сосед.

Залегший в дрейф у гиблых берегов
Контрабандист на белой птице-яхте –
Я вывесил, как знак о ценном фрахте,
В иллюминатор десять утюгов.
Кто опознает хитрый сей пароль,
Тот будет лучшим Штирлицем таможни –
И крест ему! Но боле невозможно
Есть одному пудами эту соль.

Пусть обвинят в участье в мятеже –
На чай и счастье вот любая вира! –
Царю и богу, городу и миру:
Я был ничей, и я не ваш уже.
На самом страшном полевом суде,
И на финальной зачумленной койке
И Троице, и борзой красной <тройке>
Я напишу ответ свой на воде,

Вестимо, вилами, иной снаряд не гож:
На грабли – башмаком, косой – на камень,
Бумага сносит клевету веками,
И мысль изреченная – лишь ложь.
Пусть этих слов тираж пойдет под нож,
Не выдержав полемик с волнорезом,
Что весь маразм и все богатства Креза
Когда я морю – волк, и муж, и дож.

Ты ни значка оттуда не прочтешь,
К чему тебе такая одиссея! –
В земных садах земные камни сея,
Ты приз Эриды с яблонь соберешь.
И в этом будет лад, закон и прок,
И справедливость самой высшей масти,
И срок тому, кто чаял, будто властен
Мечтать о сласти целых сорок строк.