Владимир ГУСЕВ НЕ МОГУ ДОЗВОНИТЬСЯ
	Я швырнул ненавистный телефон и пошел войной на всех. Я разорвал грудью границы на своем пути и перекроил Европу. Я врезал твой город в мою страну. Я рвался к тебе изо всех сил. Утром силы оставили меня... Когда майский шмель, штрихуя дневное пространство энергичной линией своей простой заботы, ударился о мои губы и, отразившись, полетел весело дальше, а человеческое солнце, достигнув полудня, пробилось, наконец, сквозь мои веки, я очнулся, с мыслью, что ты удалилась от меня еще на одну ночь. Глаза мои стали медленно открываться, чтобы привычно отразить тот же, что и вчера, всегда усталый мир. Вся сложная, непостижимая система его давно умерла бы, если бы не подталкивалась, не приводилась в движение моим почти безнадежным желанием превозмочь ее тяжелое лязганье или хоть как-то связать его с ходом по той неизвестной, но верной дороге, по которой он умеет мчаться словно ветер. Ветер… Глаза мои открылись, и я увидел тебя. Ты похудел, прошептали твои губы. Твое лицо – обнаженность пламени свечи, готового откликнуться на звук в темноте... Ты смотришь на меня, как смотрела из поглощающего все страсти того холодного серого дня полумрака, когда я впервые тебя увидел. Улыбка ребенка, совершающего открытие. Я искал тебя... Я знаю... Легкое движение воздуха коснулось твоего лица, и ты повернулась к земле смотреть на шмеля, попавшего в высокую траву... Этот дикий луг никогда не знал, кажется, прикосновения человека. Его спутанные и влажные после грозы растения настороженно встают вокруг, не пускают в свою застывшую девственность. Но тяжесть его мокрого воздуха уже начинает раскачиваться неумолимым содроганием шмелиных крыльев, с ненавистью бьющих по упругим стволам... Поэтому я думаю, что в общении мужчины и женщины скрыта особая глубина взаимопонимания... Конечно! Когда ты говоришь к примеру, что теории, которыми ты радуешь всех нас время от времени, когда-то осеняли Макьявелли или Спинозу, женщина улыбается и кивает головой, а мужчина сказал бы прямо: Послушай, ну какой ты Макьявелли! Нет, я же совсем не это имею в виду. Ты... Ты протягиваешь ко мне руки. Улыбаешься... Странно... Мне кажется, что я застал один из наших разговоров. Они всегда начинались как будто случайно, но никогда не кончались сами собой. Наши неблизкие душевные пространства тогда внезапно пересекались, и на свет неизвестно откуда появлялось их непреодолимое стремление к соединению. И я чувствовал, какие-то неосознанные желания должны осуществиться, какие-то счастливые события должны вот-вот произойти, и все мои стремления достигнут своего предела. И это светлое предчувствие охватывало меня всего и приводило в недолгое примирение с окружающими людьми и предметами. Ты возникала в моей жизни вдруг, как вынесенная водой на берег ракушка, а следующая волна всегда уносила тебя прочь. Но я ждал, я надеялся, что когда-нибудь ты не сможешь не остаться со мной. И тогда, думал я, все свершится в нашей жизни... Ты все смотришь на меня. Улыбаешься... Шмель устал от борьбы и затих, а ты трогаешь сильное, потное тело травинкой. Переворачиваешь его... Он смотрит. Капли воды отрываются от земли, медлительным потоком преодолевают воздушное расстояние и слипаются в белую слякоть на синем небе. Черная птица, застыв растерянно под небом, невольно нарушает естественность вечного круговорота взмахами уставших рук. Круглые цветы желтыми лепестками осторожно вытягивают свои дрожащие головки вверх, чтобы потом, покачиваясь под вечерним небом и скрежеща, царапать его глыбами каменеющих членов. (...Темная волна, влекомая этим движением, рванулась у меня внутри и схлынула куда-то за мрачные возвышенности...) Я устал смертельно. Мое тело, изгибы травы, безразличие водорослей... Преломленные нервами образы прорастают в его мозг... Кисть, напряженная тяжестью тела... Прижимающая к земле растения... Угнетенная нежность... Сломанная в локте рука. Уносящая в тень рукава... Рассыпавшиеся безвольно на белой ткани, черные волосы... Положи свою голову мне на плечо, чей-то шепот… Тишина, как большая медленная птица, кружит над лугом и опускается на нас, и поглощает собой все голоса, все движения, не оставляя от них никакого следа... Я увидел, как траву прижимает к земле, и оголившийся вдруг до самого горизонта луг поворачивается и падает на меня. Я хватаюсь за его плоскость, но она вырывается, оставляя свои слепые клочья в моих руках. Бешеная волна схватила и стала уносить прочь мое тело, и ничто не могло и не хотело помочь мне. Опрокидывающееся поле моего бессильного зрения пронзил твой прощальный лик, остающийся в бушующей под шквалом траве. Неизмеримо медленнее, чем тащило меня вверх, поворачивалась ты: голова, за ней плечи, бедра... Ветер сбросил с твоего лица волосы, и, когда твои растерянные глаза достигли меня взглядом, наконец, губы твои шевельнулись, складываясь в улыбку, и что-то произнесли в рев ветра... Что ты сказала?!, закричал я, чувствуя, что слезы отчаяния не выпускают мой крик наружу. Что ты сказала?! Ураган уносит меня в небо, а ты превращаешься в точку на одиноком острове среди играющего бликами океана... Ты сказала, что все определяет инстинкт. Ты сказала, что все определяет инстинкт. Смысл твоих слов медленно доходит до моего сознания. Инстинкт. Вытесняя все, растет одно желание, сорваться вниз, разбить стекло океана... Я чувствую спиральность движения. Ты удаляешься от меня, остаешься с тем шмелем на диком острове, в траве. Я больше не различаю тебя, потому что ты растворяешься в зелени окружающего тебя мира, пропадаешь в гигантской палитре земного шара. Ты становишься атомом природы. И возвращаешься, захватываешь меня ее вечной музыкой. Ты застаешь меня в детстве грозой, в которой я, вымокая до нитки, бегу к шумящему тополю, поскальзываясь, разбрасывая мутные лужи тысячью теплых лун. Горным ветром ты срываешь с моей головы шапку, когда я стою в кузове грузовика, несущегося над пропастью, и кричу от восторга, и кровь пенится в моем теле. И ты закроешь мои глаза расплавляющимся небом, когда я опущусь на землю в последний раз... Тысячелетия вселенной упадут на меня твоими слезами... Хватит сил у меня, чтобы вынести эту разрывающую метаморфозу?! Хватит! Пространство молнией замкнулось вокруг, меня ударило о холодный бетон, и я лечу вниз, в черный квадрат своей комнаты... Фонарь на улице. Его свет, размазанный дождем но стеклу, давит в глаза, прижимает к полу. Судороги телефонной трубки. Дотянуться рукой... Я достаю до нее. Подтаскиваю телефон...
	вернуться