« к странице автора отключить рубрикатор »

Хуан Рамон ХИМЕНЕС

на другом берегу

(1936-1942)

полуденный холм

(1942-1950)

реки, что уходят

(1951-1953)


161. РЕКВИЕМ

Когда – в ночи – века являют
всей красоты своей сиянье,
земли глубинное единство
объемлет своды мирозданья.

И наша жизнь постичь разгадку
существования стремится:
мы все – равны, мы все – царями
земли. Она одна – царица.

Ее бескрайний слышим голос,
огромный лоб ее над нами,
и собраны мы воедино
ее могучими руками.

И плоть людская – твердь земная,
и кровь людская – океан,
всех нас ее огонь сжигает,
всем нам единый воздух дан.

Она – навеки – вместе с нами,
и мы – навеки – вместе с ней;
за кратость жизни позволяет
узнать о вечности своей.

И нас высоким озареньем
земная одаряет твердь.
И нам надеждой: остаемся
в ней, что не знает слова "смерть".

перевод В. Андреева

162. ВНЕЗАПНАЯ СТРАНА

Что за яркий обман –
золотом и темнотою!

(В этой плоскости света
можно ли существовать?)

Что за игры азартные
у солнца со скалою!

(В той излучине мглы –
умирать?)

перевод Г. Кружкова

163. Я ЗНАЮ, ОТКУДА ПТИЦЫ...

Все вечера
и с вечера до утра
пели птицы о птичьих красках.

(Не о раскраске
утренних крыльев ясных
в брызгах солнечного серебра.

Не о раскраске
вечерних грудок атласных
в искрах солнечного костра.

Не о раскраске
полдневных клювов алмазных,
которые вместе с цветами гаснут,
лишь придет ночная пора,
и – как мишура –
не зажигаются до утра.)

Воспевали иные краски –
рай первозданный,
который люди ищут напрасно,
тот рай,
что знают прекрасно
птицы, цветы и ветра.

Птицы, цветы и ветра –
благоухающие соцветья,
радужные веера...

Иные краски –
краски немеркнущей сказки,
сновидений цветная игра.

Все вечера
и с вечера до утра
пели птицы о птичьих красках.

Иные краски –
ночные тайны птичьего царства,
цветные тайны радужного пера.

Неземные краски –
наяву я увидел чудо –
никому не известные колера.

Я знаю, откуда
птицы приносят сказку
и о чем поют до утра.

Я знаю, из этой сказки
мои певучие краски
мне принесут ветра.

перевод Н. Горской

164. МОРЕПЛАВАТЕЛЬ

И снова – море, лишь море
со мною.
                (Там не звезда ли
блестит серебром неверным
из дымно-лиловой дали?)

А мне темнота сродни
(души не прельстить звездою),
лицом к необъятной мгле
придвинут я вечной мглою.

Там, в волнах, – воля моя,
в пустыне морской – надежда,
таинственно населены
темнеющие побережья.

Я – больше моря, но ум
ничтожество мне пророчит,
и в мире я одинок
темнейшим из одиночеств.

Лишь мгла, единая мгла
довлеет хляби и тверди,
земля одна и вода одна
для жизни. Или для смерти.

перевод Г. Кружкова

165. НЕИЗМЕННО ТОЛЬКО ОДНО

Сосне посылает пальма
трепетный свет,
и трепетно пальме сосна
шлет свой ответ.

Смугло-зеленая ночь
была голубой и зеленой;
«надейся», – мне говорит
лик луны просветленный.

Но вера – всегда одна,
неизменно только одно:
в нашей душе живет
то, что свыше дано.

перевод В. Андреева

166. ЭТА СОБАКА

Голубизна голубых глубин –
в запредельность душа стремится!
Бог лазурный подголубил
все земное своей десницей.

Вышина, сошедшая с вышины,
в ладони мои струится;
собака по улицам тишины
проходит Богом лазурнолицым.

Однако не сон ли приснился мне?
И эта собака, быть может, снится...
Или я видел ее в вышине,
с Богом лазурным желая слиться?..

перевод Н. Горской

167. С РАДУГОЙ

Манит меня игра
на арфе в недвижных тучах,
музыка золота и серебра
над вечным сияньем жгучим.

В скрещенье этих лучей двойных
я бы думы свои озвучил:
высокую облачность дней моих
с радугой на небесной круче;

тебя, негаснущий окоем, –
виденье ночей летучих,
твое отраженье в сердце моем,
мое устремленье к тучам.

перевод Н. Горской

168. ДАЛЬШЕ, ЧЕМ Я

Последние вспышки заката,
за собой вы что увели? –
все мое, что исчезло в небе,
все мое, что взяла земля,
все мои затонувшие корабли?..

Что за далью, в этой дали –
дальше моря и неба, дальше
предельных пределов земли?

Дальше веков, что во мрак ушли,
дальше грядущих эпох,
дальше смертей и рождений,
распыленных в звездной пыли?

Дальше меня и моих озарений,
дальше снов, что быльем поросли,
дальше предбытия и небытия
моего – дальше моей неземли?

Дальше, чем я и мое ничто,
дальше, чем я в ничто – на мели
всех никуда, никогда и нигде,
дальше дали самой... и – дальше – вдали?

перевод Н. Горской

169. СОСНЫ ВЕЧНОСТИ

На запоздалом рассвете
скоро и я в синеву,
за корабельную рощу,
к вечной сосне уплыву.

Нет, не под парусом белым.
Вынесет тело волной,
той молчаливой, что сменит
мертвую зыбь тишиной.

Там, где свидания вечны,
с солнцем сойдется звезда
и не пришедшего встретит
тот, от кого ни следа.

Будет нас пятеро равных
в сетке теней на свету.
Равенства голая сущность
все подведет под черту.

Из бесконечного вычесть
так же нельзя, как причесть.
Раз несущественна разность,
все остается как есть.

И чтоб душа не смолкала
в их отголоске морском,
вечные сосны сомкнутся
над первозданным песком.

перевод А. Гелескула

170. ИЗВЕЧНЫЙ КАРМИН

Этот кармин не иссякнет,
кармин вечерних долин,
карминовая кантата
из глубины глубин,

В лиловой ночи необъятной
горит заката кармин;
рядом с рассветом красным
горит заката кармин;
рядом с лазурным полднем
горит заката кармин.

Заката карминные волны,
стойкой сосны рубин –
беспредельное умиранье
пламени средь руин.

В сердце, тоской объятом,
горит заката кармин;
в сердце карминно-красном
горит заката кармин;
в сердце бесстрастном
горит заката кармин.

Никогда не погаснет
небесный костер-исполин,
вечности яркая ясность
за пределом земных долин.

перевод Н. Горской

171. ЛУЧШАЯ НОЧЬ

Я успокаивал долго
и убаюкал как мог,
а соловей за стеною
даже к утру не замолк.

И над постелью звенели,
тая, как вешние льды,
самые синие звезды,
все переливы воды.

"Слышишь?" – я спрашивал.
"Слышу, голос, как дальний отлет,
сник и приблизился снова:
– Как хорошо он поет!"

Можно ли было иначе
слышать разбуженный сад,
если душа отлетала,
силясь вернуться назад,

если с последним усильем
стало светлей и больней
видеть последнюю правду
и потерять себя в ней?

Можно ли было иначе
там, на исходе своем,
слышать уже ниоткуда
слитно со всем бытием?

перевод А. Гелескула

172. ДЕРЕВЬЯ-ЛЮДИ

С волнами мглы
пройдя сквозь густой шиповник
(были цветы нежны и круглы),
я прокрался под вечер
туда, где застыли стволы.

Одиночество было извечным,
был бесконечным немой простор.
Я деревом стал меж деревьев
и услышал их разговор.

Улетела последняя птица
из моего тайника,
только я остался в укрытье,
где клубились темные облака,

Я собой не хотел становиться –
я боялся вызвать их гнев,
как дерево чуждой породы
средь народа вольных дерев.

И они позабыли мой облик –
облик блуждающего ствола,
и, безликий, я долго слушал,
как беседа деревьев текла.

Я первой звезды дождался
и вышел на берег реки,
где играли лунные блики,
невесомые, как светляки.

Когда я к реке спускался,
деревья смотрели издалека.
Они обо мне догадались,
и меня забрала тоска.

Они обо мне говорили –
сквозь опаловый зыбкий туман
я слышал их добрый шепот...
Как же им объяснить обман?

Как сказать, что я только путник,
что им совсем не родня?
И не смог я предать деревья,
что поверили вдруг в меня.

Знает полночная тишина,
как я с ними беседовал допоздна.

перевод Н. Горской

173. САМЫЙ ПОДЛИННЫЙ

Как голос самой судьбы,
зовут петухи тоскливо,
и, сон раздвигая, люди
встают, как на край обрыва.

Когда обожгло зарею
разломы в сосновой кроне,
глаза он один не поднял,
далекий и посторонний.

Стихали слова пошедших,
и кротко сопели звери,
по-женски дохнуло дымом,
и даль распахнули двери.

И колос, вода и птица
яснели как на ладони,
но он не взглянул ни разу,
далекий и посторонний.

(Где видел теперь он воду
и птичий полет над нею,
откуда глядел он – навзничь,
как желтый сноп, цепенея?)

Но так и не подняв веки,
но так и не подав вести,
далекий и посторонний,
теперь на своем он месте.

(Он там начеку, простертый,
стоит, как река на шлюзе,
и жажда водою стала,
правдивейшей из иллюзий.)

Глаза он один не поднял
и, счеты сведя с судьбою,
навеки в себе остался
и стал наконец собою.

перевод А. Гелескула

174. ВОПРОСЫ К ЖИВУЩЕМУ

Первый

С корнем внутренним рожден ты,
проходящий по каменьям?

Со своею почвой сплавлен
так же ты, как я с моею?

Странствующий вместе с ветром,
у тебя наружный корень?

Сон к тебе слетает, точно
к средоточью и опоре?

Второй

И тебе громады-тучи
груз свой на плечи кладут?

Солнце гасит головешки
также и в твоем саду?

Ни во что ты тоже ставишь
всю нездешнюю тщету?

Третий
(соснам-людям)

Вы и здесь и там? Об этом
нам вы, людям, говорите?

Бесконечность ваши корни
одинаково магнитит?

Ваш доносится ветрами
этот тихий шум подзвездный?

Бор – единственный? И всякий
тот и этот – только сосны?

Четвертый

От свинца глухих небес
ты скрываешься в дому?

Ждешь дня завтрашнего, чтобы
отослать его во тьму?

Родины своей не знать
даже в вечности ему?

Пятый

Краешек какого рая
перья облачков в кармине?

С упованием каким
ждешь конца, следя за ними?

Соскользнет ступня – в каком
море взгляд твой захлебнется?

Распадение дыханья
с верой! Гаснущие солнца!

перевод М. Самаева

175. ПОСЛЕДНИЙ РЕБЕНОК

Какая музыка в закате,
как полнозвучна и легка –
от необъятности покоя
она уходит в облака!

Я ухожу легко и твердо,
легко и твердо, вместе с ней,
как по волнам песка ступаю
во сне – в своем ребячьем сне.

Селенье белое, в пожаре
заката, ждет вдали меня,
селение, где все застыло
в последнем отблеске огня,
где крик над площадью распластан,
пронзительный застывший крик,
последний крик, который в туче,
в закатном пламени возник.

И в центре, в самом сердце крика, –
все, что ребенок увидал,
все, что хотел бы он увидеть,
все, что не видел никогда.

Все человечество – ребенок,
и я: ребенок ли, старик,
я все ребенок, о найденыш,
потерянный мной – в тот же миг.

перевод В. Андреева

176. БЕЗМОЛВНОЕ МИРОЗДАНИЕ, ТЫ, ЧТО МЕНЯ ОКРУЖАЕШЬ

Море было огромнее неба.
Но огромней ли моря небо сейчас?
Море вышло навстречу – всей ширью,
и сужается – сзади нас.

То, что нас уносит, – не море?
Нас к лазури оно вознесет!
(То есть – к нам?) В моем сердце трепещущем
мироздания сердце живет.

(И становится море – черным,
одиночеством волн полно;
снова море – от края до края,
всюду море – и только оно.)

Высь, ты нас в небеса поднимаешь,
низвергаешь в пучину опять, –
бесконечное это круженье
суждено ли кому осознать?

Мирозданье, меня окружившее,
закружившее шар земной, –
что ты нам подаешь на ладони,
что ты просишь своей немотой?

Необъятность глухая, слепая,
в моем сердце всегда трепещи
и в круженье своем непрерывном
цельность, жизни и цель отыщи!

перевод В. Андреева

177.

...Знаю, стала ты светом,
но не ведаю, где ты,
и не знаю, где свет.

перевод А. Гелескула

178. ЦВЕТА; ИДЕИ

Цвета, в которые свет одевает тело,
бодрят, будоражат, уводят от небытия;
идеи, в которые тень одевает душу,
гнетут, будоражат, мне не дают житья.

Зачем нам эти цвета, зачем нам идеи эти,
перемешавшие тень и свет?
Они существуют?
                Или их нет?..
Их судьба, быть может, – светотени небытия?
Небытие меж светом и тенью – это судьба моя?

перевод Н. Горской

179. ТЫ ОДНА...

Нет, не Венера, ты –
одна, навсегда:
моя звезда вечерняя,
моя утренняя звезда,

перевод В. Андреева

180. ГОВОРИТ МНЕ РЕКА ГВАДИАНА

Вспомни мои зеркала,
где отражалось тогда
все, что река унесла...
Не постарела вода.

перевод А. Гелескула

181. ЭТА БЕЗБРЕЖНАЯ АТЛАНТИКА

Бездна одиночества одна.
И один идешь к ней издалёка
одиноко, как одна волна
в одиноком море одинока.

перевод А. Гелескула

182. ЦВЕТ ТВОЕЙ ДУШИ

Тебя целую, – солнца яркий свет
сливается с листвой, что им прогрета,
в поток единый; половодье света –
моя любовь, в которой смерти нет,

Но ни зеленый цвет, ни белый свет
не донесут мне от тебя привета;
прощаясь, миру оставляет лето
цвет солнца – темно-золотой: твой цвет.

Он – цвет твоей души; в твоих глазах
огонь струится, золотом мерцая;
день светозарный гаснет, в небесах
цвет золота на красный цвет меняя;
ты угасаешь; но в твоих глазах –
мой мир и вера: жизнь моя земная!

перевод В. Андреева

 « к странице автора отключить рубрикатор »