-1-
Здравствуй, моё средневековье,
счастье узничное, в цепи закованное,
не шутошное, не лубошное, всамделешное,
пьяненькое и безденежное,
жизнь моя рифмованная, раешная,
весёленькая и умираешная,
утаптывал тропы твои, знаешь, старательно я,
о средневековье моё японо-матерное,
где телефон не зазвенит
и слово моё, как жаворонок, не улетит в зенит,
где компьютер ни мычит, ни телится,
как минотавр в лабиринте – тихонький в стелечку,
только дождь-событыльник бубнит,
все стихи про себя, как субтитр,
он вызубрил до единой строчки
и забыл про меня, допивающего в одиночке
бокал «Капитанского рома»,
а так хочется убежать на острова – на все четыре – из дома,
в худшем случае за бутылкой,
но я чувствую пятым или шестым, этим, затылком,
что придёт мой свет виночерпий
и станет мой фэйс, то бишь, лик ущербный
сиять, как полная луна,
на две полночных улицы из окна,
как бы решая проблему освещения
без всякого (для постороннего взгляда) смущения,
но я забуду мотивы отмщения,
высматривая в этот час
того, кто желан мне, когда кругом бедлам и парнас,
но не одного поэта рядом,
словно их отравили шекспировским ядом,
а мне лежать и казниться
чужою виною за то, что безвременно приснится
Ромео – Леонардо Ди Каприо – Джульетте
на том свете,
ах, вы, мои безумцы и пьяницы,
мертвецы великие, зачем скажите, пялитесь
на меня затрапезного,
стихотворца, отшельника, бездаря,
ни мёртвого, ни настоящего,
засыпающего и спящего?
Возвращались бы в шкаф тесноватый
к достоевским и бесноватым,
а то обнажили страницы, как белые лядвия,
развалились рыхлыми фолиантами
и ну цитатами шпинать
по щекам да ягодицам, словно пощипывая с грядки зелень-шпинат,
ах, не бесстыдствуй муза, отвернись,
ещё сочиню тебе вирш,
отведу на взморье, хочешь, в Сума,
где ветер и волны
сходят с ума?
-2-
I met the night mare
W. Shakespeare
Москва встречает граем:
летят табунами –
овод-кобыла? комар-бык? В неком
обличье явился мне
сон-сыч:
истоптали грудь золотые копыта,
стервостепных печенегов набег, –
уф, степь-сычуга!
И кабы не ты,
кобылица-лохань, закабалили бы степи младенца, тпру!
...остепени,
парнокопытную прыть,
дай мне испить колыбельного пенья-воды, глянь, даже
солнца мутный алтын
пыльной жаждою мучим,
а ковыль пустился в побег через тын, став на дыбы:
рвёт узду уд алых конь,
горечь уст и мёд
испит.
Я не ворон-ворог, а мельница.
-3-
Я слышу твой оклик, Елена!
На блаженном, на халдейском языке мычат волы.
Между бездной и бездной громыхает
повозка Вселенной.
Вестью проносится сон-кобылица.
Вороватый, одаривая встречных песней хвалы,
за ноту музыки, за тёмный и хрупкий промысел звезды
гоню тайком говяд маклачить
Я слышу твой оклик, Эннойя!
Испражняются коровы, оттопырив хвосты.
Между бездной и бездной ковыляет повозка Вселенной.
Чревный ветер, меня пробудив, тайны выдал.
-4-
Мужайся, огнь! Возжигаю тебя силой мысли.
Длинные волосы, непослушные кудри твои, умащиваю
ароматным маслом оливы.
Обнажай, широкогрудый, упругие мускулы,
я буду разминать твои члены касанием рук и губ,
дыханием жарким вдохни в меня весть.
Срываю одежды твои, уготовано ложе тебе
рядом со мной, жертвой твоей, лоном твоим желанным.
Распрягаю твоих жеребцов.
На рассветах ночи, когда запевает бык,
пусть покроют они кобылиц, пребывающих в течке,
на семь голосов призывающих ржаньем.
Живот твой, словно блюдо для подношенья.
Чуткий ухом, жаждешь хвалы и, сам щедрый на благо,
изливаешься речью, словно вымя коровье.
Приподнимись на цыпочки, о, как хорош ты, Агни!
И рук не хватает мне, чтобы обнять и возвысить тебя,
мокрого, с испариной на звёздном челе.
Ты встряхиваешь головой и сыплются искры.
Разотрись хорошенько чёрной власяницей небес,
ягодицы и спину – о, как пахнет палёным!
-5-
« Дух достигает своей истины,
только оказавшись в абсолютной
разорванности».
Ф. Г.
Ночь обнажает звёзды,
как безумие обнажает мысль во всей
красоте.
Вот бы рифмой грозной
разъярить эту мысль, как зверя, и натравить
на мычащее Время.
Я тогда ощущаю прочность Бытия,
пока длится Речь из уст
в уста.
Я стал бы пастухом при ней,
чтоб плетью оберегать Быка,
но ты,
ты вручил мне –
Меч! –
я вырвал сердце Бытия, –
Господне слово!
-6-
я брёл в реке, влача обломки бредня
залив купал закат, за кадром кралась ночь
почуяв кровь холстины
море, прибилось море, как щенок к ногам
угрюмый скупщик слов тащил ветшалый скарб
и свой удел, обросший скорбью
Пески знобило, стлался Путь, Язык скудел
скулило море, ласкаясь в скулы
в ячейках сот сочились луны, обезумев
как хищный скунс припала кровь к вискам
в сумерках пролился Ковш полуночных наитий
куст можжевельника промок
я шел, мы шли, как кормчие на корде –
в устах звенит узда
-7-
Меняя кожу,
ползёт река, чешуйчата и хладна.
Ненасытны, как термиты,
юные стрекозы таранят паровозы,
мчат, как мессершмитты.
Снова гнёзда вьют соловьи и самолёты.
Степь туманна и привольна,
зудят в ночи виртуальные скрипачи,
мысль таинственна
и крамольна.
...Вщиж-ж-ж-ж-юрть,
Вщиж-юрть, Вщиж-юрть...
Такие прыткие виртуозы –
огней трассирующие светлячки
строчат, как пулемёты.
Над одуванчиковым лугом
разметало парашюты.
Ах, улитка-Тютчев не улыбчив,
он хаос и скарб полночных звёзд
и бездны на себя навьючил.
-8-
На музыку, на музыку чудесную мастак,
выпорхнул из моих стихов кузнечик-пострел
и бездна обнажилась вдруг, и стало пусто так,
что я не чуял боли выпущенных стрел.
И, ворочая глазами мраморными стрекозы,
Ничто в меня всмотрелось. О, как он смел! как смел
умыкнуть мою боль, мою любовь? Ни капельки слезы
не оставил на прощанье. Какой удел
отрадный – что, быть ничем? Так Тютчев мёрзнет и кутается в плед,
и видит из кибитки, как замирает лист над прудом.
Он пространством побеждён, свой не наблюдая след,
задыхается у времени под спудом.
И слышал я: рыдала рыба на реке и была тоска,
как жаворонок, в неизбывном, не изрытом облаками
хвором небе. Он желал быть не подобием цветка,
а вечным лугом с васильками.
Он гнал метафоры: «Прочь, прочь, назойливые мухи!»
И в дрёму погружаясь, как небо в море, его качали волны
и мысль плыла в оснастке. Были глухи
звёзды. Рыдали, рыдали как бизоны
пылающие колокола. Острова сменяли облака,
а дальше было необозримо: исчезая в небе, куда идти
не знала мысль твоя...
-9-
тот робкий шаг из крова,
к тому, чей сутью стала даль, о ужас,
как выдворение из слова
ничтожна мысль моя,
как звон ночной цикады среди миров,
заброшенных в Ничто
ты мёртвых звёзд оплакивал,
как пчёл, не приносящих мёд, и в бездны
сыпал из горсти
в лабиринтах языка
я пролагаю путь к тебе, чудовище, Unwessen,
на ощупь и на слух
сгорал миндаль,
отцветала ночь и, казалось, потух
нездешний свет
сухого эха тёмные раскаты
вымерли во всей вселенной: без мысли,
без одежды я, как на плахе
-10-
О, август-Авгий, на что мне твои стада, твой хлев и хлеб,
хвала и хула, печаль и страда?
Послушай только, как кричат, надрывая горло, обезумевшие цикады
в твоих лугах, о слове кричат?
Что мне пялиться на твои молодые закаты, играющие мускулами,
отхлёбывая вино из твоих кувшинов?
О, август-Авгий, уводи своих овец паршивых, убирай хавно,
пока я щёлкаю миндаль у моря!
-11-
Речь–кобыла
копытом здравый смысл лягая,
сиганула с ухмылкой
через тын.
Коромыслом
повисло над мысом
мычание млечное
звезд в хлеву.
Эй, подпасок,
где тебя носит, засоня?
Где мой дрын?
Ебздык затрещину
ему по затылку –
ох, как рысью глаза!
Ну-ка, бери плеть,
погоняй млечное стадо
на выпас. И впредь
не дрыхни!
Хвост в хвост
ковыляют из загона –
что ни корова,
то метафора.
Поэты –
ох, упрямцы! –
любят им хвосты крутить,
Оттого и пахнут
их слова.
А та вон, захудалая, тащится.
Я тут как тут
и плеть моя, плутовка,
воздух сечёт.
Гоню её, тощенькую, в сторонку
от стада,
на своё пастбище.
Эх, коромыслом
мычание звёзд в ночном хлеву!
Подставляйте
руки ковшом, мои милые,
нацежу вам из подойника
парной лирики.
Ведь такое проливается
нынче в уста!
-12-
Душа ещё свежа, как краюшка хлеба.
И краюшка хлеба бывает чёрствой, если не разломать,
А крошки смести в ладонь – птицам!
-13-
кочевником я совершал набег на речь и вот повержен я