Евгений КАЛАКИН

Прощай, двадцатый

"В лесу родилась елочка…" в руках большая хлопушка. Дернуть за ниточку - и разлетятся разноцветные пятнышки конфетти. Зарябит-защиплет в глазах…

и Чехов сощурится сквозь стеклышки pince-nez, дописывая последнюю ремарку в своей жизни: "… и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву". Он еще здесь, в тысяча девятьсот… ему всего 43!

Разряженный револьвер Маяковского: "… и жизнь хороша, и жить хо!.."

Нераспакованные чемоданы Есенина в "Англетере".

Синема.

Поцарапанный целлулоид. Сбивчивый монтаж.

Царская семья на прогулке. Дергаются, как в мультике. Первая Мировая. Белые оплечья сестер милосердия. Бобрик Керенского. Ильич, "как будто бы даже заспанный". "Барышня, дайте Смольный!" Дали Зимний. Блок у трактирной стойки, пытающийся разглядеть Спасителя "в белом венчике" впереди двенадцати,

лентами пулеметными перепоясанных. В замедленной съемке - колокола летят в пыль. Накокаиненный НЭП… стоп! чуть назад… Ипатьевский дом в Екатеринбурге… "стреляли" - нет, это уже "Белое солнце пустыни", гораздо позже…

а началось почти посередине. Пятидесятые. Я родился. Что было дальше - помню, что перед - рассказали и показали. Отец и мать - это 30-е. Коллективизация. У отца -книга из библиотеки. Шолохов "Поднятая целина". Уже умею читать…

Маршак, Агния Барто, Аркадий Гайдар… первая учительница, ноготки и бархотки на школьной клумбе, запах тополиных почек весной и "девочка, которой нес портфель". Кино крутят прямо во дворе, как стемнеет. Стрекот аппарата "Украина", комары, пока меняют катушки, и - Чапаев, еще не анекдотный, "впереди, на лихом коне". И - "про войнушку". Это когда не стало дедушек. Обоих сразу. Я их никогда не увидел. Даже в кино. Мужики в майках забивают "козла" на сколоченном столе, и "беломор" - это просто папиросы, которые они курят. Солженицын где-то по соседству еще только пишет. А мы только что въехали в только что отстроенные и еще не знаем, что их зовут "хрущевки". Запах свежей побелки и краски. Счастье. В шесть утра мать поднимает занимать очередь за хлебом, а открывали, кажется, в восемь. В очереди - все знакомые. Иногда пропускают вперед. Выглаженный пионерский галстук на стуле возле кровати. Рядом с домом строят кинотеатр. Дома - вдруг! - телевизор: Рыбников, Крючков, Андреев, Целиковская… Пластинка Бернеса ходит по соседям. В кинотеатре цветной "Человек-амфибия". Прорываемся на "Операцию Ы". Никулин - Вицин -Моргунов! "Кавказская пленница". Девчонки во дворе носят короткие юбки, а у нас, у всех! - велосипеды, и все умеем играть "на трех аккордах". Гибкие грампластинки. На школьных вечерах крутят Ободзинского и "Алешкину любовь". Все уже знают про "битлов", но не все слышали. Катушечный магнитофон. Чей-то хриплый голос. Ходят легенды. Песни знаем наизусть. Переписываем (шариковыми ручками!) друг у друга.

Джинсы - отдельная тема и надолго!

а чуть раньше - Гагарин, нет, еще раньше - попискивающий спутник, который всем хотелось разглядеть в небе. И я увидел! Он летел над улицей Сенной. Я показывал его бабушке…

Мои бабушки. Обе родились в этом веке. В нем и остались. Обе.

… машины с лентами на капоте и куклой на радиаторе. Одноклассники в лейтенантских погонах, отутюженные. "Автомат" - это еще газировка с сиропом за 3 коп. "Знакомься, моя жена".

На такси везу из роддома сына. В этот день выпал снег. Очень рано. В начале октября. И он у меня на руках - улыбается.

На кухне - Окуджава. А еще есть: Самойлов, Левитанский, Мориц, Вознесенский, а еще - Мандельштам, откуда-то переписанный, Ахматова… "серебряные"… "чтоб не пропасть поодиночке". Еще ничего не знаем о Бродском. А он где-то носит ватник и ничего не знает о "нобелевке". "Голос Америки" сквозь глушилки.

"Самиздат". Однажды - Пастернак… "Мело, мело по всей земле"… Доктор Живаго - и навсегда!

Воланд на Патриарших! Маргарита над Москвой! Шагал на Витебском!.. и деточкины глаза Смоктуновского: "Люба, я вернулся", и вальс Андрея Петрова… Тарковский по киноклубам. Михалков. Шукшин!

"Арлекино" Пугачевой, Штирлиц и Пал Палыч Знаменский (куда "Ментам"!)…

"а я иду, шагаю по Москве". МХАТ. Современник. Таганка! Ленком! А в Большом - Плисецкая! А в Пушкинском - "Джоконда"! А на ВДНХ - монументальный фонтан "Дружба Народов", павильон космонавтики и запах шашлыков, и надо чего-то привезти домой. А в московских гастрономах - нездешний аромат жареных кофейных зерен и похоже на "научный коммунизм", который завтра надо сдавать.

Еще нет Афгана. Есть "дефицит" и "импорт". И электрички с Казанского. И в моей сумке рядом с колбасой - Ю. Трифонов, Астафьев, Распутин, Абрамов. И на Новый год ходим в баню каждый со своим телевизором под музыку М. Таривердиева. И шампанское так же стреляет после ритуальных поздравлений тех, кто один за другим становятся бронзовыми табличками на кремлевской стене, на Красной площади, куда так и не попал Веничка Ерофеев, последний классик; так и остался на пригородной ветке "Москва-Петушки"… мелькает… мелькает… все быстрее… быстрее… "сухой закон", давка в очередях, Ален Делон не пьет одеколон…

Ускорение. Новое мышление или мышление. Новый мир. Читаем такое! Еще! еще!.. ба-бах! Чернобыль… звук громко… потише…

Без звука. Немое кино. И так все понятно.

Вождь на броневике. Белый дом. Черная копоть. Рекламная пауза. Чечня. Рекламная пауза… новые сигареты, новые напитки, новые русские…

из новояза: "бомж", "совок", "челнок". Спортивные штаны, стриженные затылки и особый прононс в разговоре. Обращение с телеэкрана почти торжественное: "россиянИ". Денег не хватает. Катастрофически. Всем. Кому - конвертируемых, кому - деноминированных…

крутятся… крутятся…

обрыв…

в один очень морозный декабрьский вечер вдруг не стало папы… прозрачный поцарапанный целлулоид. Сильно поцарапанный… много бумажных цветов… куда-то иду с отцом. Я держу его за руку, в другой - воздушный шарик. Наверное, весна. Краски яркие. Я разжимаю пальцы…

и шарик летит…

Пушкину - 200. "А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем…"

Христу - 2000. Тоже жаль.

Хлопушка в руках. Дернуть за ниточку - и разлетятся разноцветные кружочки. И долго еще будут попадаться то там, то здесь - поштучно. Здесь - это уже в третьем тысячелетии.

Я сижу в комнате.

И не тяну

за ниточку.