| « вернуться |
Дмитрий МАКАРОВ | |
|
NOSTALGIA |
|
Идеи: Макаров Дмитрий, Дмитрий Пилипенко и Алексей Колчев. | |
|
Девушка пела в церковном хоре |
|
Wish you were here I. Саксофон, живо и спокойноПрекрасным хмурым днем в городе пошел снег. Когда в единственном окне заведения м-ра О'Фила закружились снежинки, мертвецки пьяный А. А. Блок спросил: – Это что еще за белые мухи летают? – Снег, – кивнул О'Фило, – добровольное соединение кислорода и водорода в третьем агрегатном состоянии – снег. – Или я седею, или, или ... выпал снег, – поежился каменный Сфинкс под белой колючей шапкой. – А влюбленные опять встречаются, все им нипочем, – проводил он неподвижным взглядом еще двух самых счастливых людей на свете. Часы показали – три часа. Разглядывая единственное украшение липовых панелей зала – большой портрет Гончарова, О'Фио спокойно размышлял. За окном протренькал трамвайчик, красивая женщина в черном облегающем платье переходила улицу. – Такие женщины не ходят, – подумал О'Фиил. И правда, женщина, тряхнув платиновыми волосами, неловко перешагала улицу и подошла к машине. Тикали часы, слева, этажом выше, кто-то невпопад стучал по металлофону, звенел трамвайчик, поскрипывала дверь. Вся эта неуловимая в суете музыка тихим эхом отозвалась в душе О'Фила. Его родное заведение дышало, говорило. Казалось (в последний раз – клянусь), выйди вон, хлопни с досады дверью, а там все равно все будет жить, говорить, без него. Без меня. – Без меня, – О'Фил улыбнулся, и, хотя пить сегодня было нельзя, он позволил себе рюмочку. Да, многое изменилось за последний месяц. Народу прибавилось, чувство, что все вокруг знакомые лица пропало. Пустили трамвай с единственной остановкой. За стеклами тихо прошествовали похороны. – Лица у них какие-то булгаковкие, – О'Филь налил рюмочку, – и вот прохаживается персонаж, точно Липницкий. – Будьте здоровы. Персонаж кивнул. Он уже с полчаса прохаживался по залу, на его визитной карточке значилось S. Row. Этот Эс шумно хлопнув дверью, ворвался, видимо, в поисках туалета. И мимолетно, по запаху или как, заметив оплошность направился к двери. Да, нет стена. Характерный персонаж, виду не подал, заказал пива и теперь кружил круги и чертил квадраты меж столов. Дверь зазвучала, как старая гармонь. Небрежно вошел Olddrink. Бодрый нахал, но молчалив. Горд, но порывист в движениях. Силен, но вызывает родительскую жалость. Красив, но умен. Ему бы зваться Мистер Но, он предпочитал сэр Olddrink. Новый герой учтиво поклонился в сторону портрета Оливера Кромвеля. О'Филс ответил на приветствие. – Виски? – Да. – Со льдом? – Нет. – Чистое виски, – профессионально повторил О'Фиол, – Неужели это можно пить?. Дверь жалобно охнула, S. Rаw наконец-то вырвался. – Нет. – Тогда смею предложить лед, да? – Да. Неужели он отвечает только Да или Нет, – подумал О'Филя, – странный типаж, недаром поговаривают, что он вышел в город из трамвая. Там в ответ кроме Да и Нет ничего не услышишь. Абсурд. Как же этот красавец общается с дамами, поддерживая репутацию неисправимо удачливого ловеласа. Вопрос. Проведя столь стройные логические построения и налив виски, О'Фел продолжил издевательство. – Как поживаете? – О'Фил придвинул бокал. Но Olddrink имел в арсенале молчание. Гордое молчание. В тишине непривычно громко пробило четыре. На четвертой цифре О'Фин коротко балетно кивнул. – Вы не спешите? – Да. – Присядьте у стойки, прошу вас. Olddrink присел, сделал короткий глоток и (или хозяину показалось) улыбнулся. Насчет этой игры у него были свои правила. Оканчивается последнее слово вопроса на гласную – Да, на согласную – Нет. Оригинально. Да. Издевательски. Непременно. – Извините, сэр, можно один вопрос? – Нет. – А два? – Да. – Ваша политическая позиция? – Да. – Вы счастливы? – Нет. О'Фим почувствовал себя дураком. Колпак жал и стеснял движения. – Вы португалец? – Нет. – Ирландец? – Нет. – Индеец? – звякнув бубенцами, спросил О'Филм. Мелодично пропев на новых рельсах, пробежал трамвай. Olddrink посмотрел ему вслед. Медленно обернулся и понял, что забыл вопрос, важнее, последнюю букву. Молча он сделал спасительный последний глоток, учтиво посмотрел на О'Филат. О'Фоил осторожно наклонил голову. Бубенцы молчали. – Да, – наудачу решил новоиспеченный потомок майя. – Да? – Да. О'Фэл посмотрел на белое, нетронутое даже осенним загаром, лицо сына солнца и тряхнул головой. На полу вразбивную звякнуло – Olddrink уронил бокал. – Еще, – пробормотал О'Филs. – Да, – виноватый аристократ поклонился. О'Фил налил, Olddrink принял и присел за столик. Тауэр в осаде. Чуть коснувшись волны чайка оторвалась от воды и поднялась над городом. II. Фортепьяно, в ритме вальса.Поэт тем временем замыкал третий круг. Снег за близорукими окнами окончил свой полет. Неторопливо покачиваясь, как заблудившийся пьяница, трамвай миновал прицельное окно заведения м-ра О'Фила, остановился на повороте, будто раздумывая – направо, налево, прямо. За этот маленький краешек циферблата, краешек времени, прежде чем судьбоносные рельсы, потянули дальше, Поэт заметил, как Сфинкс аккуратно смел с лежащей на постаменте книги снег и, сделав вдвое короче покорную мудрость, придавил книгу лапой. И за поворотом улицы уже не блестели. Снег не растаял, не было весенних ручьев и горок недожженного солнцем снежного мусора. Снег пропал. Улицы катились своим чередом, словно и не было суетливой работы невидимых дворников. – Скорее всего, не было, – подумал Поет, покупая второй за сегодняшний день экземпляр "Желтого листка". С некоторых пор газета Н. Максимова получила материальную форму и забавное осеннее название. Продавали ее только в трамвае. Поднимаясь на четвертый круг, Поэр ждал, но на остановке вошли только двое усталых гуляк. На пятнадцатом повороте Паэт застал похоронное шествие. Невеселые лица, лениво бухающий оркестр.
Последний круг. Пять дней назад они встретившись, поехали в парк на трамвае. Поэм показывал город. Пальцем по стеклу водил хороводом знакомые улочки. Стемнело. Ветер в вальсе кружил желтыми листьями. Изредка бросал хрупким золотом в открытое окно. Из заведения м-ра О'Фала доносилась отчаянная музыка. – Парк, верно, закрылся, – смотря в окно, сказала она. Двери сомкнулись, они остались одни. Свет в салоне мигнул и заметно убавился. В заштрихованном сумраком углу салона он впервые поцеловал ее. Трамвай качало на ходу. Она улыбнулась. – Послушай, что я скажу, – прошептал он и, пристально вглядываясь в глубину зеленых глаз, проговорил про себя те тяжелые, но радостные слова. Она улыбнулась. – А теперь ты послушай. Больше слов они не произносили. И когда он остался в трамвае, а она, легко соскочив со ступенек, обернулась и виновато улыбнулась: – Завтра, – кружилось с листьями в трогательном вальсе, приподнимаясь на носках и ухая вниз на следующие четыре такта. Ни завтра, ни послезавтра...
Широко вздохнув осенний с запахом дыма воздух, Пиэт обошел трамвай сзади и через
дорогу направился к заведению м-ра О'Фола. Но прежде, чем он перейдет дорогу. III. Джаз-бэнд, соло гитары, стремительно.Следующие полчаса О'Фол не мог вспомнить иначе, чем с непреодолимым желанием выпить. Так вспоминают страшный сон. И так, вероятно, режиссер вспоминает провал премьеры. Тихий ужас. В тишину "Тихой комнаты" стремительно, не задев дверь, вошел, нет, влетел высокий молодой человек в крылатке, цилиндре. Сверкая белой манишкой и неестественной бледностью, он пронесся через весь зал и, звякнув о бутылки пуговицами плаща, прошел за стойкой. Скрылся в сумрак. О'Фял не успел даже оглянутся. Толька пляска пламени свечи и удивленный взгляд Olddrinkа указывали, что кто-то вошел. Эхом стучали безответные "Милейший, что угодно? Милейший." О'Фул запоздало чертыхнулся. Пламя метнулось, почти слетев с черного стебля. Вошла красивая девушка и мягко подошла к стойке. Olddrink’а настолько поразила девичья красота, что он не сразу заметил – девушка, собственно говоря, была одета лишь в пушистый халат и черную комбинацию. Две ярко желтые пуговицы не меняли ситуации. Ее разговор с О'Филом напоминал беседу брата с сестрой. Причем сестра возбужденно, пытаясь говорить тихо-тихо, оправдывалась за долгое отсутствие, обиженно строила глазки и по-детски надувала губки. Шаловливый ребенок и только. Погладить по голове, погрозить пальцем, пообещать оставить без сладкого и оставить. Погрозить, погладить по голове и отпустить. И точка. Но О'Филу не давала покоя упорность с которой она скрывала где была последние пять дней. Она непрерывно рассказывала о чтении "Театрального романа". – Я читала у окна. Люди ходят, разговаривают, а слов не слышно. Кусок улицы как сцена, понимаешь, да оставь ты свои виски, понимаешь – будто смотришь спектакль. Трамвайчик дает звонки к началу отделений. Да ну тебя, ну что где, где. Говорю же, сидела у окна, читала книгу, делала заметки на полях, о том, что на улице, что на душе – эдакая история чтения книги на ее же страницах, забавно... Olddrink ничего не слышал. Девушка в желтом платье, сидя у стойки, медленно поворачивалась на табурете, как Луна, то увеличивая профиль, то оставляя глазу лишь маленькое ушко и завиток русых волос на смуглой шее. И когда Луна вставала полной, ярко мелькала затаившаяся в кружевных листьях, земляничная ягодка соска. Девушка в желтом с черным вечернем платье сидела непринужденно положив руку на стол. Хотелось взять ее за мягкую ладонь. Поцеловать тонкие пальцы и повести, закружить в негромком осеннем вальсе, как кружит ветер случайно подхваченные листья. Но дальше события развивались словно в плохой пьесе – совершенно психологически необоснованно. Да и какое обоснование нужно в жизни, где нет заботливого занавеса в конце третьего акта, после которого артисты, взявшись за руки, выходят поклонится аплодисментам. Девица быстро вскочила, разбросав полы халата. И сверкнув стройными ножками закричала: – Да я любила того, но он, он сказал "Завтра". А Николь, Николь, он пришел сегодня, сегодня ты понимаешь, просто встретил: "Девушка можно я вас провожу. Темно, поздно." Поздно, поздно, поздно. Откуда мне было знать, что он запрет меня на пять дней в своей квартире, умоляя подождать. Будь оно все проклято. Поздно, поздно. И я ждала, читала роман, спала... ну не смотри на меня так. Да, да, да, кто же не знает, какой кофе пьют в двенадцатом часу. Но любила то я его, нет, нет. Нет. Последнюю фразу и громом бьющее "нет" она повторяла, подавшись вперед и судорожно накрест схватив себя за отвороты воротника. И словно в плохой пьесе, забыв о застывших О'Филе и Olddrinke, повернувшись спиной к партнерам, она сползла на пол старательно прикрывая колени. В ломкой тишине забили часы. Будто сердце било эти долгие удары. Один, два, три, четыре, пять... и время пошло своим тихим ходом. Девушка встала, посмотрела на портрет Марии Магдалины и, придерживая расходившиеся полы халата, подошла к вешалке, сняла плащ. Медленно, вдруг потеряв всю свою грацию, она на ходу справилась с рукавами. И старательно застегнув все пуговицы, взялась за ручку двери. О'Филч двинулся с места. Она одним взглядом полным слез и покорности остановила его. Дверь хлопнула. Еще. Свеча мигнув погасла. – Непорядок, – сказал вошедший Никто. – Я вызову его на дуэль, – твердо сказал Olddrink. – Отказать, – покачал головой О'Филыч, зажигая свечу, – Давайте выпьем, господа. Бог с ней, с последней волей умершего. надо выпить, выпить. Угощаю всех. Блок неуверенно поднял голову и принял стакан: – За просветление, – воскликнул он. Роэт подсматривал в чуть приоткрытую дверь. – Опять пьют, гуляют, – он не спеша направился к остановке трамвая. – Еще кружок и в парк. Из окна со стаканом в руке за ним наблюдал О'Филп. Невысоко над свинцовыми водами реки спокойно кружила черная птица. IV. Настройка симфонического оркестра, спешка.Ровно в половине шестого петли осторожно заскрипели. Появился Реомюр, он, достойно потупив взгляд, подошел к стойке: – Примите мои соболезнования, – он протянул О'Филук стофранковую банкноту, – покойный был вашим другом. И, бросив перчатки в цилиндр, комиссар спросил коньяку за упокой души. – За упокой души только чай, – О'Филш взял маленький чайничек, – покойный просил в день похорон не пить, – строго заметил хозяин, наливая полную чашку пахучей коричневой жидкости. Комиссар почтительно принял чай. За сдвинутыми столиками, осторожно отхлебывая чай, восседал весь высший свет города. Речь держал Olddrink. – Господа, а знаете каким он парнем был, каждый должен мечтать так достойно прожить жизнь и так достойно умереть, умереть как воин на поле брани... – С бутылкой в руке, – добавил кто-то. – Да, и я, – Olddrink покачнулся, но вовремя ухватился за стул, простите, я взволнован. Я пью за его здоровье, – Он залпом опрокинул бокал. Грянуло нестройное "Ура!". О'Филз поставил на стол три высоких бутылки. – О, вайт хорс, – протянул какой-то знаток. – Нет, нет просто других свободных бутылок не было. Там вода, – О'Филд торопливо скручивал патентованные пробки, – Чистая вода. Подняв чайную чашку, Ряомюр обратился к столу. – Братья, сестры, настал час вспомнить из-за кого мы здесь собрались. Прошу наполнить бокалы и выпить всем вместе, ведь как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. Выпьем. Восторженные аплодисменты. О'Фiл разливает. S. Rяw разводит руками: – Я почти не знал виновника торжества. Но за вашими словами для меня вырос гигант... – он развел руками и случайно попал мизинцем в глаз Н. Моксимову. – Мысли, – помог Некта. – Да, явление мирового... – S. Roоw повторил извечный рыболовный жест, сбив Н. Максимову запасные очки. – Масштаба, – вставил некто, чрезвычайно довольный собой. – Да, и... – Ты знаешь за что Кутузову глаз выбили, – злобно моргая, сказал Н. Максомов ощупывая все вокруг себя, включая и разносящую чай официантку. Она смущенно улыбалась и строила ему глазки. – Да, – испуганно согласился S. Ruow и все же неуверенно закончил: – Мир.. – Вашему дому, – добавил Нектэ. Все дружно выпили. Много еще тостов произносилось на похоронах. Пили "за мирный космос", за дружбу и любовь. За женщин и девушек отдельно, но по традиции стоя и из горла. Народ валил валом: Хан, цыгане, туристы, некоторые даже со своим чаем. Дверь бухала, как ошалевшие литавры. Петли контрабасово скрипели. Около половины седьмого кто-то даже закричал "Горько" и Н. Максимон вполне удачно поцеловал официантку. Благородный поступок был встречен аплодисментами и пожеланиями совета и любви. За счастье молодых пили газировку. Было уже около восьми, когда цыгане спели несколько песен из репертуара "Битлз". Причем солист настороженно косился на портрет Джона Леннона. Один господин взобрался на стол и, размахивая руками, развязано поздравил всех с днем рождения смерти покойного. – Такая, извините, он был свинья, даже после смерти нам покоя не дает... Гости примолкли. Развязный господин утверждал, что он тот, кому можно верить, он тот самый, он тот который, он тот... – Слушай ты, господин Тот, – оборвал его О'Фыл, – да будь ты хоть сам мистер Этот, не твое это дело, в раю он или в аду, и слезь со стола, пьяная харя. В тишине О'Филж обвел взглядом зал. В углу застыл Нкто, сломанный карандаш и скомканный лист; Olddrink у портрета Блока, разочарование; Блок со стаканом средь цыган, рад; Н. Марсимов в обнимку с дамой, у окна. Молчание. Лишь ход времени. Тик-так. И дальний трамвайный звонок. Тик-так. Хлопушка двери. Хлоп. В кадре счастливый Поэд. Поехали. Мотор. V. Флейта, эхоНакто вошел в комнату и долго за столом в круге света правил, а потом рвал и комкал густо исписанные листки. Кошка, не задев ни одного листочка белой акации, спрыгнула с подоконника. И весело катаясь по полу полосатый зверь играл скомканной бумагой, отвлекаясь лишь на то, чтоб пару раз прыгнуть за своей тенью. Тень лукаво ускользала, припадая под самые лапы. Исчеркивая и комкая очередной лист, он остановил взгляд на будильнике. Стрелки указывали двадцать минут девятого. – Так, значит О'Филю выгнал гостей около восьми. С первым ударом часов пропал над принесенной Сфинксом книгой. С восьмым ударом к книге кинулись цыгане и с криком "Табор уходит в небо", как на амбразуру к стойке бросился Хен. Пойэт, оставшись один, скорее всего покинет заведение как обычно, около девяти. Някто заметил, что последние несколько фраз он записал безошибочно, расставив знаки препинания. Котенока не испугал новый бумажный комок, и он с новой силой принялся за игру. – Будильник заведен на восемь тридцать пять. Когда он зазвонит, катенок вздрогнет и, может быть, запомнит этот миг, когда меня уже не будет в городе. – Тебя заберет Татьянин День, – Нэкто тихо погладил пушистого зверя. Пушистый был занят более важным делом. Тень вновь ускользнула под самые лапы. Но сзади остался хвост. Уходящий взялся за ручку двери и тут зазвонил телефон. Нокто вздрогнул, но часы показывали только двадцать минут. Телефон заливался. Котенык настороженно застыл подняв лапу, только чуткие уши беспокойно вздрагивали. Нектор снял трубку и положил ее около будильника. – Помни обо мне, – мягкая шерстка быстро разгладилась. Дверь хлопнула. VI. Гулкая тишина– Мистер О'Фил? – Да. – Волей данной мне совестью вызываю... – Да. – Желаете осмотреть пистолеты? – Нет. – Знаете правила, вы в курсе правил? – Нет. – Шанс один из шести, взводим курки, крутим барабан, меняемся и по команде – Да. – Последние желание? – Да. – Пожалуйста. – Можно позвонить, позвонить можно? – Да. Никто не отвечает, тикает будильник. – Вы готовы, да? – Да. И пусть командой будет звонок будильника. – Да. Готовимся. Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-звонок. Катенык насторожился – к звуку звонка примешался глухой звук, словно хлопнули дверью. Молодой человек в крылатке вышел в ночь. Сквозняк сорвал желтое пламя свечи. Невысоко, над самым городом, сквозь редкий снег пролетел самолет. Из трамвая они вышли усталые, но довольные. Первые слова спутников были заглушены ревом моторов. Свинкс закурил и быстро затягиваясь проводил глазами птицу с серебристым крылом. – Все будет, как прежде, все должно стать как прежде. – Как прежде не бывает, – тихо заметил Татьянин День. |
| « вернуться |