161. РЕКВИЕМ
Когда – в ночи – века являют
всей красоты своей сиянье,
земли глубинное единство
объемлет своды мирозданья.
И наша жизнь постичь разгадку
существования стремится:
мы все – равны, мы все – царями
земли. Она одна – царица.
Ее бескрайний слышим голос,
огромный лоб ее над нами,
и собраны мы воедино
ее могучими руками.
И плоть людская – твердь земная,
и кровь людская – океан,
всех нас ее огонь сжигает,
всем нам единый воздух дан.
Она – навеки – вместе с нами,
и мы – навеки – вместе с ней;
за кратость жизни позволяет
узнать о вечности своей.
И нас высоким озареньем
земная одаряет твердь.
И нам надеждой: остаемся
в ней, что не знает слова "смерть".
перевод В. Андреева
|
162. ВНЕЗАПНАЯ СТРАНА
Что за яркий обман –
золотом и темнотою!
(В этой плоскости света
можно ли существовать?)
Что за игры азартные
у солнца со скалою!
(В той излучине мглы –
умирать?)
перевод Г. Кружкова
|
163. Я ЗНАЮ, ОТКУДА ПТИЦЫ...
Все вечера
и с вечера до утра
пели птицы о птичьих красках.
(Не о раскраске
утренних крыльев ясных
в брызгах солнечного серебра.
Не о раскраске
вечерних грудок атласных
в искрах солнечного костра.
Не о раскраске
полдневных клювов алмазных,
которые вместе с цветами гаснут,
лишь придет ночная пора,
и – как мишура –
не зажигаются до утра.)
Воспевали иные краски –
рай первозданный,
который люди ищут напрасно,
тот рай,
что знают прекрасно
птицы, цветы и ветра.
Птицы, цветы и ветра –
благоухающие соцветья,
радужные веера...
Иные краски –
краски немеркнущей сказки,
сновидений цветная игра.
Все вечера
и с вечера до утра
пели птицы о птичьих красках.
Иные краски –
ночные тайны птичьего царства,
цветные тайны радужного пера.
Неземные краски –
наяву я увидел чудо –
никому не известные колера.
Я знаю, откуда
птицы приносят сказку
и о чем поют до утра.
Я знаю, из этой сказки
мои певучие краски
мне принесут ветра.
перевод Н. Горской
|
164. МОРЕПЛАВАТЕЛЬ
И снова – море, лишь море
со мною.
(Там не звезда ли
блестит серебром неверным
из дымно-лиловой дали?)
А мне темнота сродни
(души не прельстить звездою),
лицом к необъятной мгле
придвинут я вечной мглою.
Там, в волнах, – воля моя,
в пустыне морской – надежда,
таинственно населены
темнеющие побережья.
Я – больше моря, но ум
ничтожество мне пророчит,
и в мире я одинок
темнейшим из одиночеств.
Лишь мгла, единая мгла
довлеет хляби и тверди,
земля одна и вода одна
для жизни. Или для смерти.
перевод Г. Кружкова
|
165. НЕИЗМЕННО ТОЛЬКО ОДНО
Сосне посылает пальма
трепетный свет,
и трепетно пальме сосна
шлет свой ответ.
Смугло-зеленая ночь
была голубой и зеленой;
«надейся», – мне говорит
лик луны просветленный.
Но вера – всегда одна,
неизменно только одно:
в нашей душе живет
то, что свыше дано.
перевод В. Андреева
|
166. ЭТА СОБАКА
Голубизна голубых глубин –
в запредельность душа стремится!
Бог лазурный подголубил
все земное своей десницей.
Вышина, сошедшая с вышины,
в ладони мои струится;
собака по улицам тишины
проходит Богом лазурнолицым.
Однако не сон ли приснился мне?
И эта собака, быть может, снится...
Или я видел ее в вышине,
с Богом лазурным желая слиться?..
перевод Н. Горской
|
167. С РАДУГОЙ
Манит меня игра
на арфе в недвижных тучах,
музыка золота и серебра
над вечным сияньем жгучим.
В скрещенье этих лучей двойных
я бы думы свои озвучил:
высокую облачность дней моих
с радугой на небесной круче;
тебя, негаснущий окоем, –
виденье ночей летучих,
твое отраженье в сердце моем,
мое устремленье к тучам.
перевод Н. Горской
|
168. ДАЛЬШЕ, ЧЕМ Я
Последние вспышки заката,
за собой вы что увели? –
все мое, что исчезло в небе,
все мое, что взяла земля,
все мои затонувшие корабли?..
Что за далью, в этой дали –
дальше моря и неба, дальше
предельных пределов земли?
Дальше веков, что во мрак ушли,
дальше грядущих эпох,
дальше смертей и рождений,
распыленных в звездной пыли?
Дальше меня и моих озарений,
дальше снов, что быльем поросли,
дальше предбытия и небытия
моего – дальше моей неземли?
Дальше, чем я и мое ничто,
дальше, чем я в ничто – на мели
всех никуда, никогда и нигде,
дальше дали самой... и – дальше – вдали?
перевод Н. Горской
|
169. СОСНЫ ВЕЧНОСТИ
На запоздалом рассвете
скоро и я в синеву,
за корабельную рощу,
к вечной сосне уплыву.
Нет, не под парусом белым.
Вынесет тело волной,
той молчаливой, что сменит
мертвую зыбь тишиной.
Там, где свидания вечны,
с солнцем сойдется звезда
и не пришедшего встретит
тот, от кого ни следа.
Будет нас пятеро равных
в сетке теней на свету.
Равенства голая сущность
все подведет под черту.
Из бесконечного вычесть
так же нельзя, как причесть.
Раз несущественна разность,
все остается как есть.
И чтоб душа не смолкала
в их отголоске морском,
вечные сосны сомкнутся
над первозданным песком.
перевод А. Гелескула
|
170. ИЗВЕЧНЫЙ КАРМИН
Этот кармин не иссякнет,
кармин вечерних долин,
карминовая кантата
из глубины глубин,
В лиловой ночи необъятной
горит заката кармин;
рядом с рассветом красным
горит заката кармин;
рядом с лазурным полднем
горит заката кармин.
Заката карминные волны,
стойкой сосны рубин –
беспредельное умиранье
пламени средь руин.
В сердце, тоской объятом,
горит заката кармин;
в сердце карминно-красном
горит заката кармин;
в сердце бесстрастном
горит заката кармин.
Никогда не погаснет
небесный костер-исполин,
вечности яркая ясность
за пределом земных долин.
перевод Н. Горской
|
171. ЛУЧШАЯ НОЧЬ
Я успокаивал долго
и убаюкал как мог,
а соловей за стеною
даже к утру не замолк.
И над постелью звенели,
тая, как вешние льды,
самые синие звезды,
все переливы воды.
"Слышишь?" – я спрашивал.
"Слышу, голос, как дальний отлет,
сник и приблизился снова:
– Как хорошо он поет!"
Можно ли было иначе
слышать разбуженный сад,
если душа отлетала,
силясь вернуться назад,
если с последним усильем
стало светлей и больней
видеть последнюю правду
и потерять себя в ней?
Можно ли было иначе
там, на исходе своем,
слышать уже ниоткуда
слитно со всем бытием?
перевод А. Гелескула
|
172. ДЕРЕВЬЯ-ЛЮДИ
С волнами мглы
пройдя сквозь густой шиповник
(были цветы нежны и круглы),
я прокрался под вечер
туда, где застыли стволы.
Одиночество было извечным,
был бесконечным немой простор.
Я деревом стал меж деревьев
и услышал их разговор.
Улетела последняя птица
из моего тайника,
только я остался в укрытье,
где клубились темные облака,
Я собой не хотел становиться –
я боялся вызвать их гнев,
как дерево чуждой породы
средь народа вольных дерев.
И они позабыли мой облик –
облик блуждающего ствола,
и, безликий, я долго слушал,
как беседа деревьев текла.
Я первой звезды дождался
и вышел на берег реки,
где играли лунные блики,
невесомые, как светляки.
Когда я к реке спускался,
деревья смотрели издалека.
Они обо мне догадались,
и меня забрала тоска.
Они обо мне говорили –
сквозь опаловый зыбкий туман
я слышал их добрый шепот...
Как же им объяснить обман?
Как сказать, что я только путник,
что им совсем не родня?
И не смог я предать деревья,
что поверили вдруг в меня.
Знает полночная тишина,
как я с ними беседовал допоздна.
перевод Н. Горской
|
173. САМЫЙ ПОДЛИННЫЙ
Как голос самой судьбы,
зовут петухи тоскливо,
и, сон раздвигая, люди
встают, как на край обрыва.
Когда обожгло зарею
разломы в сосновой кроне,
глаза он один не поднял,
далекий и посторонний.
Стихали слова пошедших,
и кротко сопели звери,
по-женски дохнуло дымом,
и даль распахнули двери.
И колос, вода и птица
яснели как на ладони,
но он не взглянул ни разу,
далекий и посторонний.
(Где видел теперь он воду
и птичий полет над нею,
откуда глядел он – навзничь,
как желтый сноп, цепенея?)
Но так и не подняв веки,
но так и не подав вести,
далекий и посторонний,
теперь на своем он месте.
(Он там начеку, простертый,
стоит, как река на шлюзе,
и жажда водою стала,
правдивейшей из иллюзий.)
Глаза он один не поднял
и, счеты сведя с судьбою,
навеки в себе остался
и стал наконец собою.
перевод А. Гелескула
|
174. ВОПРОСЫ К ЖИВУЩЕМУ
Первый
С корнем внутренним рожден ты,
проходящий по каменьям?
Со своею почвой сплавлен
так же ты, как я с моею?
Странствующий вместе с ветром,
у тебя наружный корень?
Сон к тебе слетает, точно
к средоточью и опоре?
Второй
И тебе громады-тучи
груз свой на плечи кладут?
Солнце гасит головешки
также и в твоем саду?
Ни во что ты тоже ставишь
всю нездешнюю тщету?
Третий
(соснам-людям)
Вы и здесь и там? Об этом
нам вы, людям, говорите?
Бесконечность ваши корни
одинаково магнитит?
Ваш доносится ветрами
этот тихий шум подзвездный?
Бор – единственный? И всякий
тот и этот – только сосны?
Четвертый
От свинца глухих небес
ты скрываешься в дому?
Ждешь дня завтрашнего, чтобы
отослать его во тьму?
Родины своей не знать
даже в вечности ему?
Пятый
Краешек какого рая
перья облачков в кармине?
С упованием каким
ждешь конца, следя за ними?
Соскользнет ступня – в каком
море взгляд твой захлебнется?
Распадение дыханья
с верой! Гаснущие солнца!
перевод М. Самаева
|
175. ПОСЛЕДНИЙ РЕБЕНОК
Какая музыка в закате,
как полнозвучна и легка –
от необъятности покоя
она уходит в облака!
Я ухожу легко и твердо,
легко и твердо, вместе с ней,
как по волнам песка ступаю
во сне – в своем ребячьем сне.
Селенье белое, в пожаре
заката, ждет вдали меня,
селение, где все застыло
в последнем отблеске огня,
где крик над площадью распластан,
пронзительный застывший крик,
последний крик, который в туче,
в закатном пламени возник.
И в центре, в самом сердце крика, –
все, что ребенок увидал,
все, что хотел бы он увидеть,
все, что не видел никогда.
Все человечество – ребенок,
и я: ребенок ли, старик,
я все ребенок, о найденыш,
потерянный мной – в тот же миг.
перевод В. Андреева
|
176. БЕЗМОЛВНОЕ МИРОЗДАНИЕ, ТЫ, ЧТО МЕНЯ ОКРУЖАЕШЬ
Море было огромнее неба.
Но огромней ли моря небо сейчас?
Море вышло навстречу – всей ширью,
и сужается – сзади нас.
То, что нас уносит, – не море?
Нас к лазури оно вознесет!
(То есть – к нам?) В моем сердце трепещущем
мироздания сердце живет.
(И становится море – черным,
одиночеством волн полно;
снова море – от края до края,
всюду море – и только оно.)
Высь, ты нас в небеса поднимаешь,
низвергаешь в пучину опять, –
бесконечное это круженье
суждено ли кому осознать?
Мирозданье, меня окружившее,
закружившее шар земной, –
что ты нам подаешь на ладони,
что ты просишь своей немотой?
Необъятность глухая, слепая,
в моем сердце всегда трепещи
и в круженье своем непрерывном
цельность, жизни и цель отыщи!
перевод В. Андреева
|
177.
...Знаю, стала ты светом,
но не ведаю, где ты,
и не знаю, где свет.
перевод А. Гелескула
|
178. ЦВЕТА; ИДЕИ
Цвета, в которые свет одевает тело,
бодрят, будоражат, уводят от небытия;
идеи, в которые тень одевает душу,
гнетут, будоражат, мне не дают житья.
Зачем нам эти цвета, зачем нам идеи эти,
перемешавшие тень и свет?
Они существуют?
Или их нет?..
Их судьба, быть может, – светотени небытия?
Небытие меж светом и тенью – это судьба моя?
перевод Н. Горской
|
179. ТЫ ОДНА...
Нет, не Венера, ты –
одна, навсегда:
моя звезда вечерняя,
моя утренняя звезда,
перевод В. Андреева
|
180. ГОВОРИТ МНЕ РЕКА ГВАДИАНА
Вспомни мои зеркала,
где отражалось тогда
все, что река унесла...
Не постарела вода.
перевод А. Гелескула
|
181. ЭТА БЕЗБРЕЖНАЯ АТЛАНТИКА
Бездна одиночества одна.
И один идешь к ней издалёка
одиноко, как одна волна
в одиноком море одинока.
перевод А. Гелескула
|
182. ЦВЕТ ТВОЕЙ ДУШИ
Тебя целую, – солнца яркий свет
сливается с листвой, что им прогрета,
в поток единый; половодье света –
моя любовь, в которой смерти нет,
Но ни зеленый цвет, ни белый свет
не донесут мне от тебя привета;
прощаясь, миру оставляет лето
цвет солнца – темно-золотой: твой цвет.
Он – цвет твоей души; в твоих глазах
огонь струится, золотом мерцая;
день светозарный гаснет, в небесах
цвет золота на красный цвет меняя;
ты угасаешь; но в твоих глазах –
мой мир и вера: жизнь моя земная!
перевод В. Андреева
|